Мельник.

Нередко мельницу строил кузнец или плотник, скопивший этим своим ремеслом определенный капитал и вкладывавший его в постройку мельницы. Владение мельницей не столько давало ему значительный доход (пословицы говорят обратное, характеризуя мельницу как "раззор"), сколько повышало его интегрированность в жизнь крестьянской общины, поскольку мельник получал определенную власть над самым главным, что составляло смысл крестьянского труда: хлебом.

Хозяин мельницы располагался близко к вершине деревенской иерархии, наемный работник – в самом ее низу. Обе позиции означают отличие от нормы, т.е. от среднего представителя крестьянской общины и необходимость в отношениях с ними особых средств социальной регуляции. Одним из таких средств (как мы ниже увидим) была профессиональная магия.

Владение тайными знаниями было в глазах крестьян неотъемлемой чертой хорошего мельника, элементом его профессионализма. Если мельница водяная, мельник должен был установить рабочие взаимоотношения с водяным, если ветряная - то с лешим.

Леший являлся мельнику чаще всего в виде высокого мужика – долгого (вят.) или болшого (костр., ветлуж.), либо сильного ветра, в последнем случае срывая с него шапку и ломая мельничные крылья (ТА, д.123, л.23-24. Вологодская губ. и у., 1899 г.; ПМА, Кировская обл., Советский р-н, с.Воробьева Гора, 1986 г.).

Чаще, однако, мельничная нежить являлась невидимо, давая о себе знать шумом, голосами, неожиданным запуском (остановкою) мельницы.

Присутствие нежити проявлялось невнятными голосами, шепотом, стуком мельничных механизмов, касанием, внезапным дуновением ветра. Со всеми этими персонажами мельник, как и пастух, должен был заключить тайный договор, подкрепленный жертвоприношениями.

Чтобы уяснить роль подобного рода поверий в организации реальных отношений мельника с населением окружающих деревень, рассмотрим те ситуации (отношения), которых эти поверья чаще всего касались.

За исправность мельницы отвечал, разумеется, работавший на ней мельник. Но некоторые поломки были и в сфере коллективной ответственности и, соответственно, были значимы для коллектива.

Это относится прежде всего к постройке плотины и поддержанию ее в рабочем состоянии. Плотину для устройства водяной мельницы насыпали всей деревней (а для больших мельниц – и жители нескольких окрестных деревень). В случае ее прорыва (что нередко случалось во время весенних паводков) восстанавливали плотину также коллективными усилиями. Вероятно, отсюда и конфликтность этой ситуации.

Существовали мифологические объяснения прорыва плотин, смысл которых заключался в определении виновника нерадостного события. Вина за разрушение плотины возлагалась на: мельника; строителей мельницы; крестьян, недовольных мельником; колдунов и вообще чужаков, которых считали колдунами заранее.

Чаще всего разрушение плотины объясняли проделками водяного: говорили, что не в меру разгулялся свадебный поезд водяных; что местные водяные не пускали чужаков и подрались с ними, либо водяной за что-то рассердился на хозяина мельницы. Крылья ветряной мельницы. По известным представлениям, мог сломать леший. От мельника требовалось умение ладить с водяным (лешим) – тогда плотина всегда будет в целости, а мельница в исправности. Поэтому ответственность за частые ее разрушения возлагалась номинально – на водяного (лешего), реально – на мельника.

Последний, впрочем, имел возможность переложить ее на других лиц, особенно враждебных ему. Скажем, на строителей мельницы (нередко это были тоже мельники из других селений, потенциальные соперники). Бывший мельник из д.Залесье Харовского р-на Вологодской обл., например, рассказывал следующее: “Вот чужой-то строитель и делал. Не утрафили мельники мастеру – он колеса делал. Тот говорит: “Ладно, вам берега не удержать”. И как весна подошла,–и расхватили серёдку (прорвало середину плотины. – Т.Щ.). И каждый год так. Он, наверное, подсунул что-то”. Ходили слухи, что недоброжелательные строители подкладывали в мельницу бревна т.н. буйного дерева. По поверьям, такое дерево привлекает молнию, а плотина или ветряная мельница, в которую положена хотя бы щепочка его, обязательно разрушается. Разрушительным могло оказаться дерево, сожженное молнией или поваленное ветром (ТА, д.834, л.11. Вологодская губ., Череповецкий у., 1899 г.).

Иногда мельник перекладывал вину и на самих крестьян: “У нас Лифан был мельник,–вспоминают жители с.Воробьева Гора (Советского р-на Кировской обл.). – У его часто рвало плотину. Дак кто-то,–говорили, свиную чушку (пятачок) бросил (в омут у плотины. -–Т.Щ.). Как ни крепили мы, так все равно рвало”. Поверье о вредоносности для мельницы свиного пятачка зафиксированы и в Вологодской обл. (там он назывался пёска или пешка ): “Где промыло мельницу, дак, говорят, опущено поросячье рыло, пёска: поросенок-то рылом землю порхает” (Тарногский р-н, с.Нижний Спас). Пошехонцы с той же целью бросали в воду овечью мостолыжку – полую косточку, наполненную ртутью и закупоренную: “Ртуть, видно, какую-то имеет силу, и идет, и начинает размывать, размывать – и пошла вода из пруда. Всё размоет”. В Олонецкой губ. бросали в мельницу “траву саву”, которая “ростом мала, листьем черна, цветом синя”; результат тот же. В качестве причин такого рода действий называют:

• зависть к богатству мельника (Кировская, Вологодская обл.);
• недовольство им и ссоры – гл.обр. из-за очередности помола или слишком слишком большой, по мнению хозяина, убыли зерна после помола (Ярославская обл.);
• просто “по пьянке поссорятся или из-за скота (?)”. (Вологодская обл.).

Наконец, виновниками поломки плотины называли чужаков, прохожих, особенно иноэтничных. В Вельском р-не Архангельской обл. (на самом юге ее), в с.Благовещенск, рассказывают, что прохожая цыганка бросила что-то под плотину, рассердившись, что ее отказались покормить в местной столовой; будто плотина тут же разрушилась, берег подмыло и столовая сползла в реку.

Впрочем, иногда мельнику было выгодно взять ответственность на себя. В 1714 г. в Летичевском магистрате (на Украине) было получено письмо от метсного мельника, в котором “он требовал должной ему от города суммы, угрожая, в случае если его не удовлетворят, прибегнуть к таинственным средствам, ему одному ведомым; он утверждал, что в его власти уничтожить городские плотины и мельницы”. Здесь он, по существу, прибегает к угрозе использовать магию, как к средству добиться от магистрата выполнения ранее оговоренных условий оплаты. Иными словами, угроза ущерба (т.е. виртуальное насилие) служит здесь подкреплением договора.

Кроме мелких жертвоприношений при любом запуске или затруднении, практиковались и более крупные - при постройке мельницы, в преддверии весеннего паводка (как основной опасности для плотины), при ежегодном запуске после ледохода. Жертвой служили: хлеб, домашние животные и, по неясным, но до конца XIX в. устойчивым слухам, люди. Жертва могла быть принесена непосредственно в момент обряда или в отложенной форме завета (обещания). Поверья о жертвоприношениях на мельнице, порождали страх перед мельником, а порой и открытые претензии к нему в случае гибели у мельницы людей или животных.

Общественное мнение будоражили слухи о человеческих жертвоприношениях. В с.Синегорье говорят, что при строительстве мельницы хозяин делает заклад (то же, что завет) – обещает нечистой силе жертву: “Возьми сколь людей, чтоб только мельница стояла” (Кировская обл., Нагорский р-н, с.Синегорье). Еще в XIX в. среди крестьян ходили слухи, что мельники специально сталкивали в пруд припозднившегося путника. Чаще, однако, предполагалось, что водяной сам забирал обещанную жертву. Так или иначе, гибель людей возле мельнице (и даже вообще в воде) часто считали следствием такого договора: “В прошлом (1898. – Т.Щ.) году в селе Золотове (Тихвинского у. Новгородской губ. – Т.Щ.) крестьянин на реке поставил плотину для мельницы, а летом утонули два мальчика. Тогда вся деревня собралась и требовала разрыть плотину. “Видно,–говорят,–у него обещано черту водяному”” (ТА, д.757, л.16). Подобные верования по сей день активно бытуют среди вятских жителей: “Илью Гавриловича на мельнице измололо,–вспоминает жительница (1918 г.р.) д. Щучкины (Нагорского р-на Кировской обл.), – и люди говорили, что завет, может, сделали. Бывало, два-три человека погибнет. И еще двоих человек измололо. Вот, видно, когда строил мельницу, то и завещал 2-3-х человек. Старые люди говорили. Без завету, наверное, нельзя было…”.

Надо заметить, что с мельницей была связана вполне реальная опасность. Сводки несчастных случаев в губернских ведомостях регулярно отражают гибель людей возле водяных и ветряных мельниц. Например, в Вологодской губ. в ноябре 1851 г. “нечаянно умерших было 17 человек, из коих… крестьянский сын Прокопий Иванов, 10 лет, проезжая мимо мукомольной ветреной мельницы, убит крылом ее”. За три месяца (май, июнь, июль) 1852 года “нечаянной смерти подверглось 107 человек… раздавлен колесом мукомольной мельницы 1”. В сентябре – декабре 1852 года “нечаянных смертных случаев было 49… раздавлено колесом мукомольной мельницы 4, утонуло 3”. Редкая сводка обходилась без упоминаний о несчастиях у мельниц. Это отражено и в народных представлениях, где закрепилась репутация мельницы как опасного места: “На горе-горище стоит беленище, в этом беленище деготь и леготь и смерть не далеко (Ветряная мельница)”. “У мельницы давило людей многих: в кожух попадет, полезет – колесом придавит… Там, где колесо-то водяное есть, – опасно: что черт ли сунет? Там тёмно. У нас задавило мужчика-то” (Вологодская обл., Харовский р-н, д.Бугры). Погибший таким образом доставался, по поверьям, нечистой силе (предполагалось, что по завету мельника).

Таковые поверья ставили несчастные случаи мельнику в вину. Впрочем, вина эта, если число погибших не превышало некоего обычного уровня, ему прощалась, поскольку гибель людей молчаливо признавали неизбежным условием строительства мельницы.

По народным представлениям, человеческую жертву можно было заменить животной. В основание мельницы (под плотину или будущую дверь) зарывали живыми животное: кошку, собаку, петуха, ворону – чаще черной, иногда белой масти; при прорыве плотины или других поломках водяной мельницы их бросали в пруд, чтобы умилостивить водяного. Некоторые мельники специально на этот случай держали животных черной масти. Другие мельники делали завет, обещая за сохранность мельницы, например, кошек (в деревне не будут вестись – будут гибнуть – кошки) или лошадей. После этого гибель животных в деревне связывали с постройкой мельницы: “Мельницу, говорят, строят, и какой-то заклад делают,– объяснял мне житель (1906 г.р.) вятского села Синегорье.– Вот у нас у соседа две лошади потонули у мельницы. Мельник,–говорил мужик,–когда строил мельницу, обещал лошадей” (Кировская обл., Нагорский р-н, с.Синегорье). Последствия завета оставались, по поверьям, даже после разрушения мельницы: “Там раньше мельница была, – рассказывает жительница вятского селения Колянур. – А потом мама там дом поставила. Дак там всё неладно шло: то корова кончится – скотина не велась. Потому что на месте мельницы нельзя ставить (дом. – Т.Щ.)” (Кировская обл., Советский р-н, с.Колянур).

В жертву водяному (лешему) можно было, по поверьям, отдать и часть зерна, привозимого на мельницу. В знак этого в пруд мельник бросал в пруд хлебные крошки, оставшиеся с обеда, сыпал немного муки или зерна из каждого мешка. Некоторые заключали договор с невидимым покровителем уже во время строительства мельницы: например, ставили мельницу “на девятом зерне”, подразумевая, что одна девятая всего привезенного на мельницу зерна поступит в жертву водяному (лешему).

Доход мельника в некоторой мере зависел от приписываемой ему тайной связи с нечистою силой. С одной стороны, знающему мельнику, имевшему, по поверьям крестьян, особые отношения с водяным, платили вдвое дороже. С другой – он должен был особенно точно соблюдать меру в расчетах. Его сила будто бы пропадала, если он нарушал правила, обманывал и обмеривал (т.е. брал себе больше, чем положено, муки с каждого мешка). П.Якушкин в своих “Путевых письмах” из Псковской губ. Приводит разговор с местным жителем: “Мельнику обещано: будешь верно молоть – вода будет; обмеривать станешь – воды не станет, сказал мне мужик, приехавший на мельницу: стал обмеривать,–воды стало меньше”.

Наемных помельщиков в некоторых местах принято было, кроме обычной оплаты, еще и кормить или угощать водкой. Можно сопоставить это с поверьями о том, что нечистая сила требует жертву водкою (вар.: табаком), в противном случае препятствуя движению колеса или ломая жернова. По сведениям конца Х1Х в., мельник либо опускал водку в пруд в бутылках, либо выливал понемногу, прежде чем выпить самому.

Нередко на мельнице возникали споры по поводу качества зерна. Здесь претензии предъявлял мельник: “Мельник ругался: почему плохо посушил – плохо мелется” (Кировская обл., Советский р-н, с.Воробьева Гора, д.Дугино). По виду зерна мельники якобы могли определить пережинчика: зерно у него как будто обломано, обкусано или обожжено (почернело) с одного края. Это было серьезное обвинение: пережинчик (вят. стригунец) – колдун (или ведьма), которого считали виновником неурожая. Говорили, что они еще до начала жатвы (в Костромской, Кировской обл. – под Ивана Купала), в ночь или под утро, открывают настежь свой амбар и выстригают на чужом поле колосья – остается узкая полоска в два пальца: “как мышка пробежала”. По поверьям, большая часть урожая с этого поля пойдет в амбар к пережинчику, а у хозяина почти ничего не будет: “Спорину состригал: спорины не будет у тебя, а у него будет” (Новгородская обл., Шимский р-н, с.Старый Медведь; Костромская обл., Парфеньевский р-н, с.Николо-Ширь; Кировская обл., Яранский р-н, д. Шишульга). Впрочем, разговоры о пережине могли иметь и противоположные последствия для хозяев зерна. Мельник “стал молоть, а камень не так ходить. Мельник говорит: у вас хтось спор забрав с хлеба. Хто у вас што забрав?” – т.е. мельник заключил, что зерно это с поля, пострадавшего от пережинчика, и хозяйка его – не ведьма, а, наоборот, жертва (Брянская обл., Климовский р-н, с.Челхов). В подобных случаях именно от мельника зависела репутация женщины в деревне.

Обычай предписывал молоть по череду, т.е. кто раньше приехал, тот первым и смелет свое зерно. Однако череда не везде соблюдалась строго: без очереди порой мололи родственникам и знакомым, а также влиятельным крестьянам. Нарушения очереди, впрочем, создавали мельнице плохую репутацию, и крестьяне предпочитали ездить молоть в другие места. Поэтому мельники чтобы пропустить кого-либо вперед, как правило, спрашивали у присутствовавших согласия. Здесь вмешивались и магические соображения: “неверно молоть” обозначало не только обвешивать при помоле, но и пропускать кого-то без очереди. Это расценивалось как нарушение не только человеческих правил, но и договора с водяным, который мог в наказание разрушить плотину, снести колесо или утопить самого мельника. Подобные представления поддерживали порядок очереди.

Очередь – скопление народа у мельницы – делало ее коммуникативным центром местности. Осенью, а на водяных мельницах и весной, после снятия льда, люди проводили на мельнице многие часы, а то и дни, заполняя время разговорами, обмениваясь новостями и слухами. Мельник оказывался в центре своеобразной “паутины” (ядерной структуры), куда стекалась информация со всей округи. Кроме того, в некоторых местах мельник был держателем общественной кассы, формировавшейся из приплат (гарнцев), которые ему давали по обычаю сверх положенного за помол (мукою и деньгами). Из этих средств формировалась общественная копилка для помощи малоимущим, многодетным, вдовам. Так что положение в коммуникативном центре давало определенные возможности лидерства или, во всяком случае, основания авторитета.

Нередко причиной конфликтов становилась ловля крестьянами рыбы в мельничном пруду. Омуты возле водяных мельниц, заводи у плотин славились как рыбные места:

Тем не менее, рыбачить у мельницы боялись по причинам, на современный взгляд, не вполне рациональным: “Возле мельницы вон рыбина как плещется! Поймать – а не поймать. Кто управлял этим? Не то на человека наводило, не то как. Нечиста сила. А то у нас один человек хотел поймать эту рыбину. Она как взвилась, да скусила палец, пришлось отнять. Рыба-то щука была: вроде как нечиста сила”.