Т.Б. Щепанская. Антропология профессий//Журнал социологии и социальной антропологии. 2003. Т.VI. №1 (21). С.139 – 161.

в программу полевых исследований по антропологии города* , которые уже более пяти лет проводятся на Кафедре культурной антропологии и этнической социологии Санкт-Петербургского университета. Проект "Антропология города" в целом ориентирован на изучение социокультурной дифференциации, которая в условиях городского расселения отнюдь не ограничивается этническими и локальными различиями, которые традиционно входили в сферу внимания антропологов. Изучение урбанизированного общества демонстрирует значимость культурных различий, в основе которых лежат пол и возраст, профессиональная и конфессиональная принадлежность, формы проведения досуга и т.п. признаки, поддерживающие общность и формирующие идентичность ее членов. Подобного рода различия нашли отражение в изучении жизненных стилей [1-4], субкультур [5-9], а концепции социокультурных сред и социальных сетей [10-15] позволяют описывать общности, на базе которых они формируются.

В изучении социокультурных различий с самого начала наметился наметился парадоксальный перекос, замеченный П. Бергером и Т.Лукманом (1966 г.) и не преодоленный еще до сих пор: маргинальные среды и возникающие на их основе так наз. "аномические" (живущие в зоне "социальной аномии" – дефицита устоявшихся норм) субкультуры оказались гораздо более изучены, чем "номические", остающиеся в области социальной нормы [16]. К числу последних относятся и субкультуры, формирующиеся по профессиональному или корпоративному признаку, хотя в последние годы они вызывают все возрастающий интерес, прежде всего, из-за роста международных контактов в области бизнеса, политики, образования и необходимости учитывать межкультурные различия в функционировании соответствующих институтов в разных обществах.

Нельзя сказать, что профессиональные традиции совсем не находят отражения в научном дискурсе [17-18]. В частности, на отечественном материале некоторые их аспекты становились предметом социологического анализа, например, в рамках социологии труда и организаций, изучения организационной культуры [19-21]. Однако, эти модели описания делают видимыми, прежде всего, структурные характеристики профессиональных сообществ на макро- и микросоциологическом уровне (характер и конфигурацию межгрупповых и внутригрупповых связей, структуры управления и т.п.), лишь отчасти касаясь норм и стереотипов поведения и практически не затрагивая знаковые системы, т.е. собственно основу культуры (ее коды).

С другой стороны, все более заметно тяготение к этнографическим методам исследования, позволяющим наблюдать внутреннюю неформальную структуру профессиональных сообществ, нормы и обычаи, а также символические механизмы их воспроизводства и функционирования. В этом контексте следует отметить выполненную в этнографическом ключе работу саратовского исследователя П. Романова о неформальных отношениях в рамках производственных организаций [22]. Современные этнографические работы отчасти возобновляют бытописательскую и

фольклористическую традицию, существовавшую в отечественной науке и публицистике XIX – начала XX вв. Напомним про публикации многочисленных работ по этнографии, фольклору, арго различных профессиональных групп: бродячих торговцев (офеней), шаповалов, ямщиков, дворников и т.д. [23-29], в том числе обобщающая статья Д.С. Лихачева об арготических языках [30, 31]. В советский период развивалось изучение фольклора и отдельных областей повседневной жизни индустриальных рабочих [32-47].

Эту линию продолжают современные исследования вербальных традиций (лексики, стереотипов повседневного дискурса) различных, в том числе профессиональных, сообществ, например, археологов, программистов, парашютистов. В частности, в Москве, в Институте Высших гуманитарных исследований РГГУ, уже несколько лет функционирует семинар по современной городской народной культуре под руководством проф. С.Ю. Неклюдова. Внимание его участников сконцентрирвоано, в первую очередь, на речевых формах ("пост-фольклор" [48], "наивная литература" [49]). Подборка материалов и исследования участников семинара представлены на сайте "Виртуальные мастерские в общественных науках" в Интернете [50].

Наш проект "Антропология профессий" ориентирован на описание профессиональных традиций в терминах субкультур, поскольку эта концепция позволяет фиксировать как знаковые (символы, атрибуты, фольклор), так и социально-поведенческие (формы общения, нормы, стереотипы поведения) аспекты этих традиций – т.е. социальные отношения и их культурные коды. Под "профессиональной субкультурой" мы понимаем комплекс традиций: обычного права, стереотипов поведения, особенностей образа жизни, форм повседневного дискурса, символики и атрибутов, – сложившийся в данной профессиональной среде.

Заметим, что само существование такого рода субкультур долгое время не представлялось очевидным, поскольку профессионалы воспринимались как носители доминирующей культурной модели, а то и ее персонифицированное воплощение. Термин "субкультура" возник первоначально для обозначения отклоняющихся от этой модели маргинальных, периферийных форм, воспринимавшихся как низовой пласт культуры, подстилающий ее доминирующую модель и подавляемый ею (ср.: близкое по значению и звучанию к понятию "субкультуры" выражение "subterranean values" [51], фактически синонимичное понятию "underground"). Однако, по мере осознания мультикультурной сущности современного общества, концепция "субкультур" все в большей мере используется как средство описания разнообразия, а не отклонений. Тем не менее, диспропорция в пользу изучения преимущественно "аномических" субкультур все еще сохраняется.

Эта диспропорция наиболее ощутима теперь не столько в накоплении фактического материала, сколько на уровне концептуального осмысления "номических" субкультур, возникших на базе не исключенных сообществ, а как раз наиболее включенных в институциональную структуру социума. По мере накопления полевых материалов по конкретным профессиональным традициям, становится все более оче-

Исследование профессиональных традиций проводилось качественными методами (включенное наблюдение, глубинное интервью, анализ дискурса) по программе "Профессионал", составленной автором настоящей статьи. Программа включает 4 основных блока: "Идентичность и самопрезентация", "Профессиональная биография", "Неформальные отношения", "Символика и атрибутика". В рамках каждого блока намечены ключевые темы, что позволило собирателям адаптировать программу к специфике конкретной профессиональной среды, хотя и оставило возможность сопоставления различных сред. В компьютерном архиве Кафедры хранятся полевые материалы по профессиональным традициям медиков (собиратели – В.Монич и А. Рябикин), актеров (Н. Зайцева), геологов-полевиков (С. Федосеенко), школьных учителей (М.Пшенай-Северина, М. Тагеева), уличных торговцев (И. Ивлева, Л.Науменко), бизнесменов – владельцев мелкого и среднего, преимущественно торгового, бизнеса (О. Косатая, О.Евлампиева, М.Чистякова, Я.Живкова), экономистов (Н. Ахнаева), рок-музыкантов (И. Алексеев, А. Зайченко) и др. Некоторые из этих материалов нашли отражение в курсовых и дипломных работах собирателей, но большая часть их осталась в архиве и еще только ждет своего осмысления. Ссылаясь на полевые материалы, я указываю в скобках фамилию собирателя и год записи. Кроме студентов-социологов, по той же программе работали и учащиеся филологического факультета СПб ГУ: Н. Ершова (работа об операторах пейджинговой компании), М. Морева (опрос школьных учителей) и др.

Наряду с полевыми материалами по конкретным профессиональным традициям, предполагается и публикация обобщающих работ, нацеленных на концептуализацию феномена профессиональной традиции. На данном этапе вряд ли можно уверенно говорить о реконструкции общей для разных профессиональных традиций схемы, однако уже имеющиеся материалы позволяют видеть черты сходства стереотипов поведения, знаковых систем, общие для разных профессий мотивы неформального дискурса и структуры межличностных взаимодействий, о некоторых из которых нам уже приходилось писать [52, 53].

Проанализируем эти сходные элементы с точки зрения их социальной прагматики – роли в конструировании статуса профессионала: влияния на его репутацию, самосознание и поведение в различных типовых ситуациях. Таким образом, мы рассматриваем элементы профессиональных традиций (их знаковых систем) как средства культурного конструирования социальной реальности. С этой точки зрения весь комплекс профессиональных традиций распадается на две группы: относящиеся к отношениям "профессионал – объект деятельности" и "профессионал – сообщество". В настоящей статье сосредоточимся на первой группе.

В работах Мишеля Фуко, посвященных формированию ряда социальных институтов нового времени ("Рождение клиники", "История безумия в классическую эпоху", "Надзирать и наказывать: рождение тюрьмы" [54-56]), прослеживается сложение дискурса по поводу объекта и тем самым конструирование объекта в профессиональном дискурсе таким образом, чтобы обосновать право вмешательства (воздействия) со стороны "институционально поддерживаемого и узаконенного" [54, с.141] профессионала, его власть над теми, кто в дискурсе идентифицирован с объектом (признан носителем или воплощением болезни, безумия, преступления). Таким образом, конструирование объекта в профессиональном дискурсе Фуко рассматривает как основу власти социального института, которая лежит в основе статуса профессионала (врача, психиатра, тюремного надзирателя, соответственно). Дискурс по поводу объекта, таким образом, определяет и статус профессионала как обладателя права воздействия на объект.

Наиболее изучены на сегодняшний день молодежные (главным образом, протестные или "отклоняющиеся") субкультуры [8,57-62], субкультурные традиции, формировавшиеся в среде детей [63-68], женщин-рожениц [69,70], солдат срочной службы [71,72], заключенных [73-79] и т.п. групп, занимаюших подчиненное положение в системе социальных институтов: образования, родовспоможения, армии, пенитенциарной системы, соответственно. Символика, нормы и тексты таких субкультур в значительной мере определялись логикой исключенности – отсюда, например, характерные для них символика и мотивы "ухода". В их дискурсе характерны мотивы противостояния власти социальных институтов, со стороны которых данная субкультура ощущает давление. В школьном фольклоре – пересмеивание

текстов, транслируемых системой образования (многочисленные "переделки" произведений школьной программы), и символическое снижение олицетворяющего ее образа учителя, завуча, директора школы (прозвища, дразнилки, анекдоты об учителях и проч.). В молодежной субкультуре – юмористические, а порой эпические и даже мистические рассказы о столкновении с представителями власти, представленной милицией, спецслужбами или кондукторами в общественном транспорте. В среде рожениц – устойчивый страх перед медперсоналом, поддерживаемый целым комплексом женских рассказов, поверий, примет [70, 80]. В рамках такого рода субкультур складываются порой весьма эффективные средства сопротивления, а то и блокирования власти соответствующего института.

Профессиональные субкультуры не вписываются в эти модели, прежде всего, из-за принципиально иной позиции по отношению к власти. Профессионалы – те, кто воплощает силу доминирующих социальных институтов (от армии до образования и медицины) и непосредственно персонифицирует осуществляемую ими власть. Подходы и методы, сложившиеся в ходе исследований маргинальных и подчиненных сообществ, оказались неадекватны по отношению к профессионально-корпоративным, которые составляют как раз самое ядро социальных институтов. Задача, следовательно, сформулировать концепцию, в рамках которой профессиональные субкультуры могут быть не только адекватно описаны, но и соотнесены с половозрастными и маргинальными субкультурами, изученными ранее. Иными словами, требуется общий контекст, в который можно было бы поместить те и другие. На наш взгляд, такой контекст возникает в рамках социокультурной модели функционирования социальных институтов, которая в общих чертах могла бы выглядеть следующим образом.

Общий контекст их взаимодействия формируется в связи с отношениями власти, хотя и не сводится к ним. Мы рассматриваем социальные институты (напр., политику, армию, образование, здравоохранение, науку и проч.) как воплощение и механизм реализации власти в обществе [81]. Именно через их структуры власть доводится до каждого отдельного человека и принимает форму конкретных воздействий на его телесную и духовную жизнь. Действительно, клиенты имеют дело не с абстрактной силой институциональной власти, а с людьми, осуществляющими эту власть посредством своей профессии (связанных с нею прав, обязанностей и знаний), т.е. с профессиональной субкультурой.

Логика профессиональных субкультур – это логика власти: ее достижения, удержания и осуществления. Отсюда характерные для многих профессиональных

Субкультуры управляемых групп (выступающих в роли "клиентов") имеют противоположную направленность. Их пафос – блокирование власти, транслируемой социальным институтом, подкрепляемый мифологией и символикой "ухода", символическим снижением, деконструкцией статуса профессионала и т.п. средствами. Так, в среде беременных женщин и рожениц актуализируется ряд традиций, направленных на блокирование влияния врачей и всей системы родовспоможения [82-84], а школьный фольклор в значительной степени ориентирован на противостояние власти, воплощенной в фигуре учителя [67].

Таким образом, функционирование социального института (а следовательно, и воплощенной в нем власти) может быть описано в терминах межкультурного взаимодействия. Субкультура "профессионалов" в этой системе воплощает стабильность и инерцию социального института, а субкультура "клиентов" – динамическое начало. Это позволяет сформулировать новый подход к генезису общественных движений, источник которых видится в межкультурных напряжениях в рамках того или иного института (или нескольких), если эти напряжения расшатывают равновесие, выливаясь в борьбу между "клиентами" и "профессионалами" и приводя к трансформации, а то и деконструкции социального института (и, следовательно, систем управления в соответствующем сегменте общества).

Таким образом, в рамках предлагаемого подхода представляется возможность описать функционирование власти и генезис общественных движений в мультикультурном обществе, т.е. представить внутреннюю динамику и трансформацию систем управления в терминах межкультурного взаимодействия.

В большинстве профессиональных сред существуют более или менее явно выраженные табу на самоидентификацию с объектом (клиентом). У хирургов известно поверье, что лучше не оперировать своих коллег-врачей, а также близких людей (родственников и знакомых): говорят, в этих случаях больше опасность врачебных ошибок и осложнений [85]. В среде врачей, работающих в системе родовспоможения, распространено поверье о том, что врачи и даже медсестры трудно рожают, особенно если они работали в этой системе. От врачей в роддоме мне довелось услышать: "Поработаешь здесь два года – и выпадение матки", – т.е. женщина, выступающая в роли врача-гинеколога, в соответствии с этим представлением, постепенно утрачивает способность рожать = выступать в роли пациента (ср.: в

В учительской среде проблемной считается ситуация, когда дети учителя обучаются в том классе, где он преподает. Характерны рассказы об учителе, который относится к собственному ребенку, обучающемуся в его классе, подчеркнуто беспристрастно, порой даже занижая ему оценки. Такое отношение считается нормативным и означает, что статус профессионала вытесняет и замещает родительский. Таким образом, профессиональная субкультура препятствует идентификации учителя с учеником – даже если это его сын, родственная связь между ними не должна никак обозначаться. В дискурсе учителей важным является понятие дистанции, которую должен поддерживать учитель между собой и учениками. Некоторые преподаватели упоминают всегда ощущаемый ими барьер учительского стола, существующий даже помимо их собственного желания. Характерно настороженное отношение к преподаванию в своей школе: "Я училась сама в этой же школе, – вспоминает, например, учительница математики из Санкт-Петербурга. – Когда я пришла узнать, куда меня распределили, то очень расстроилась". – "Почему?" – уточняет беседовавшая с нею М. Тагеева. – "Потому что мне казалось: все те учителя, которые меня учили,… будут видеть во мне только ученицу. Прошло очень мало времени, всего пять лет, и я пришла в коллектив, который меня учил. Мне казалось, что ничего хорошего из этого не выйдет, и на первых порах это действительно было так. Я должна была доказать свой другой статус". Любопытно, что достижение этой цели, т.е. окончательное признание в среде профессионалов, эта женщина связывает с обретение статуса матери: "Проработав два года, я ушла в декрет и пришла уже совершенно в другом статусе" (М.Л. Тагеева, 1999 г.). Отметим связь профессионального статуса с репродуктивным как одно из средств поддержания символической дистанции между профессионалом и объектом его деятельности.

Один из деток – пунктик в законе о бюджете…" [86] Из этого же ряда и выражение "отец ядерной бомбы (или архитектурного проекта, методики лечения, закона и т.п.)", также представляющее субъект-объектные отношения как отношения родителей и детей. Статус профессионала конструируется по аналогии с родительским. Отсюда находят объяснение идиомы: учительница – вторая мама, излечение от болезни – второе рождение и т.п., – указывающие на конструирование статуса профессионала (учителя, врача) по образцу родительского.

Проявления и средства поддержания символической поляризации профессионала и объекта его деятельности – часто встречающиеся метафоры этой деятельности как войны, охоты и других форм противоборства. Реанимационно-хирургические бригады 12-й подстанции "Скорой помощи" в Санкт-Петербурге среди коллег известны как штурмовики [87]. "Институт Склифосовского можно сравнить с передовыми частями в армии, которые способны немедленно решать неотложные задачи", – пишет журналист о московских реаниматологах [85]. В профессиональном сленге работников уличной торговли и мелкого бизнеса встречаются такие слова, как бомбить (вымогать деньги), душить (создавать неприемлемые условия, ведущие к разорению) и т.п. "военная" лексика известна и в применении к школьному образованию. Состоявший со мной в переписке учитель А. С-н писал: "По моим наблюдениям, родители считают нормой "военные" отношения учителей с их детьми. И родители, и дети вслед за ними не принимают иного отношения учителя" (27.02.2002 г.). Актер А. Зибров говорит, что "сцена – это то место, где актер один на один со зрителем. Его оружие – образ, талант, обученность" (Н. Зайцева, 2000 г.). Музыкант группы "Сплин", Саша Васильев, говорит об одной из своих песен: "Такое раз в жизни удается… Просто там был удар в десятку, а сейчас мне вообще на мишень смотреть не хочется" [88]. Из того же образного ряда и выражение песня выстрелила. Кроме "военных" метафор, распространены метафоры "охоты" и "рыбной ловли", также имеющие смысл символического дистанцирования от объекта: опытные таксисты знают рыбные места, где много клиентов-пассажиров; музыканту важно словить настроение публики, чтобы отразить его в песне. "Архитектор без проектов, – по выражению одного из представителей этой профессии, – как голодный волк" (О. Аверичева, 2002 г.).

Именно носители таких свойств фигурируют как моделирующие объект в байках, шутках, мистических рассказах и ламентациях. В учительской среде такую моделирующую роль играют байки о двоечниках, упоминается такой феномен, как тупой класс – т.е. моделируется партнер, неспособный к коммуникации (восприятию информации). Одна из учительниц, отвечая на вопрос М. Моревой об учительском юморе, привела анекдот из серии "про Вовочку", популярной в учительской среде: "Вовочка разговаривал с учительницей на "ты". Она велела ему дома 20 раз прописать фразу: "К взрослым нужно обращаться на "вы"". Он написал 40 раз, принес учительнице тетрадь. Когда она спросила, зачем он так много написал, Вовочка ответил: "Чтоб тебе приятно было!"" Текст обыгрывает ситуацию нарушенной коммуникации. Декоммуникация – качество "идеального" объекта: чем более оно выражено, тем выше необходимость вмешательства со стороны учителя, задача которого в том, чтобы "изменять, воспитывать, преобразовывать", т.е. тем в большей степени ученик или классный коллектив соответствует роли объекта воздействия. Соответственно, в учительском неформальном дискурсе качества "идеального объекта" воплощены в фигуре двоечника: "В среде учителей, – рассказывает учительница французского языка школы-гимназии г.Пушкина, – частенько звучат фамилии учеников, например, фамилия М.: этот ученик в каждом классе сидел по два года" (Пшенай-Северина, 1999 г.). В то же время фигура отличника гораздо в меньшей степени соответствует модели "идеального объекта", поскольку необходимость воздействия здесь ограниченна. Характерна история об отличнице, рассказанная учительницей начальных классов (стаж 17 лет): "Свои уроки я всегда пыталась импровизировать, использовала красочный иллюстративный материал: Мальвина, Буратино, Сова и множество других сказочных персонажей всегда оживляли наши уроки. Каждую неделю подводили итоги и раздавались призы. Помню такой случай: в моем класе была очень заносчивая девочка, она считала себя на порядок выше остальных. Она никогда не поднимала руки, но всегда правильно и очень хорошо отвечала на мои вопросы, но делала это в несколько снисходительной манере, давая другим понять, что она лучше. И я решила не давать ей приз в конце недели, потому что хотела, чтобы она перестала думать таким образом. Иначе жизнь впоследствии изменит ее более жестоким способом" (М.В. Пшенай-Северина, 1999 г.). В учительских рассказах постоянный атрибут образа отличника – заносчивость, высокомерие – т.е. признаки ухода из-под власти школы. Эта фигура, пока находится в стенах школы, символизирует неполноценный объект управления, а потому редко описывается с симпатией (исключение – отличник-выпускник, как зримый символ заслуг учителя). Отсюда и популярность анекдотов "про Вовочку" – двоечника и грубияна, ставшего моделью "идеального объекта". "Идеального", разумеется, не в оценочном смысле, а в том, что он требует максимально возможной степени педагогического воздействия, тем самым обозначая социальное пространство и для статуса самого педагога. Таким образом, символическое конструирование объекта педагогического (как и любого иного профессионального воздействия) есть одновременно и конструирование социальной ячейки для профессионала, который должен это воздействие осуществлять. Любопытно, что фольклорная традиция школьников, со своей стороны, поддерживает коммуникативный барьер. На одном

из сайтов Интернета размещена подборка учительских фраз, озаглавленная "Из непонятого": "Я сначала напишу, потом подумаю"; "Посмотрите на формулу, которую я стер"; "Если вам все понятно, то я вопрос" [89] и т.п. Подобные коллеции оговорок и ошибок преподавателей можно обнаружить в "Песенниках" и блокнотах школьников, они часто фигурируют в разного рода КВН'ах или капустниках, фиксируя, а одновременно и поддерживая барьер непонимания как значимую характеристику общения между профессионалом и его партнером, оказавшимся в позиции объекта воздействия.

Мотив декоммуникации постоянно присутствует и в фольклоре других профессий. Байки и шутки операторов пейджинговой связи вращаются вокруг темы накладок, проколов, т.е. неправильной передачи сообщения, за что операторов штрафуют, а при частом повторении ошибок могут уволить. Одна из участниц нашего проекта, Н. Ершова, вспоминает, что когда она работала в пейджинговой компании, среди ее коллег "на протяжении примерно месяцев трех обсуждался следующий случай. В компанию позвонила немолодая женщина. Прослушав приветствие оператора, она… спросила: – Алло, с кем я говорю? Еще раз оператор ей представилась, за чем опять последовал вопрос: – Кто со мной говорит? Я не понимаю, какие уроды балуются по телефону. После того, как оператор в третий раз попыталась ей объяснить, что она позвонила в пейджинговую компанию и должна назвать номер абонента, чтобы отправить ему сообщение, женщина опять спросила: "А с кем я говорю?" В это время смеялись все свободные (т.е. не принимающие звонки) операторы…"

Среди врачей ходят рассказы о пациентах, притягивающих к себе разнообразные болезни и несчастья, "как ловушка" [85]. Один из такого рода рассказов мне довелось услышать совсем недавно от бывшего врача, который рассказывал его именно как врачебную байку: "На моей памяти был один дальний знакомый. У него это с детства началось: он пойдет в магазин – упадет, ногу сломает. Не успеет вылечиться – опять что-нибудь случится. Ему говорили: "Ты так и погибнешь как-нибудь…" И действительно, так оно и вышло. Пошел в магазин за вином (а тогда, при Горбачеве, очереди в винный магазин были), пошел очередь занимать, стал дорогу переходить, а скользко, он упал и въехал по льду прямо в витрину магазина. Стекло разбилось, сверху упала оставшаяся часть и отрубила ему голову. Такая страшная смерть. Как на гильотине" (2002 г.). Подобные тексты конструируют образ "идеального пациента", постоянно нуждающегося во вмешательстве со стороны медицины. Подобный персонаж фигурирует и в медицинских анекдотах. Его основная черта – роковая неспособность вступить в коммуникацию с окружающим миром. Еще одна из центральных тем неформального дискурса в среде врачей – врачебная ошибка (неверная постановка диагноза), т.е. опять-таки нарушение коммуникации между профессионалом и пациентом.

Значительная часть актерских баек, шуток и примет связана с темой провала; среди обсуждаемых тем – мандраж (страх перед выходом на сцену), зажим, (скованность во время исполнения роли), феномен белого листа (забывание текста роли на сцене, когда перед глазами актера будто бы лист белой бумаги). Музыканты, как и драматические артисты, боятся ситуации, когда зал расползается, т.е. внима-

У частных диспетчеров по грузовым перевозкам существует поговорка: "Ходок (т.е. рейсов. – Т.Щ.) без проблем не бывает": во время дальних рейсов большегрузных автомобилей случаются грабежи на дорогах, порча груза, поломки автомобилей, непомерные штрафы и т.п. Диспетчеры сами определяют свою деятельность как решение проблем (Л. Воронкова, 2001 – 2002 гг.).

Объект профессиональной деятельности изображается в профессиональном фольклоре как источник и символ коммуникативных проблем, решение которых – задача профессионала. Главная их характеристика, с точки зрения профессиональной традиции, – недостаточная способность к коммуникации, а то и ее отсутствие. Попытки коммуникативной инициативы, активного поведения клиента во многих случаях прямо пресекаются нормами профессиональной традиции. Например, в системе родовспоможения это выражается в часто упоминаемом требовании медперсонала не кричать во время родов, в игнорировании призывов или вопросов роженицы: “Потом мне стало худо уже, схватки начались уже такие интенсивные. Я позвала медсестру и говорю: "Мне плохо. Посидите со мной рядом, просто поговорите о чем-нибудь". А она мне говорит: "Что с Вами разговаривать?", отвернулась и пошла” (Ольга М., 25 лет, СПб, 1996) [69, 70]. Попытки вступить в коммуникацию угрожают деконструкцией пассивного статуса женщины как пациентки – "объекта", а тем самым и статуса профессионала, конструируемого по отношению к объекту. Отсюда и происходят характерные для целого ряда сфер деятельности случаи пресечения активности со стороны клиентов: авторитаризма профессионалов, порой неосознанного или находящего многообразные оправдания.

Профессиональная деятельность описывается как коммуникация, однако происходящая в весьма затруднительных условиях. Способность вступать в общение – свойство личности, а объект, с которым имеет дело профессионал, во многих случаях конструируется как безличное множество людей (зрительный зал, школьный класс), а то и вообще неживое устройство (самолет, автомобиль, "сердце" которого "чувствует" пилот или водитель), а то и просто пространство (небо, дорога, море). Даже в тех случаях, когда в роли объекта выступает человек, его коммуникативные характеристики по определению несовершенны: для врача это больной (и чем более выражен статус "больного" – тяжелее его состояние, – тем менее он способен к коммуникации: тяжелый больной находится без сознания); для работника правоохранительных органов – преступник, для учителей – ребенок (школьник), не имеющие либо навыков, либо прав, либо физических возможностей для полноценной коммуникации. Собственно, во взаимодействие с профессионалом (в сферу влияния соответствующего социального института) они вступают именно потому, что

сталкиваются с проблемами – невозможностью либо неэффективностью самостоятельной коммуникации со своей повседневной средой.

Знание – прерогатива профессионала; претензии другой стороны на обладание знанием становятся предметом осмеяния в профессиональном фольклоре. На сайте Медицинской академии им. Сеченова в разделе медицинского юмора помещено следующее высказывание: "Сейчас больные стали образованные. Например, на вопрос "На что жалуетесь?" отвечают: "На неполную блокаду левой ножки пучка Гиса"". Среди этнографов, как о курьезе, рассказывают, что бабушка в пинежской деревне, встречая у забора очередную экспедицию, спрашивала: "А вы кто же? Филологи или дендрохренологи?" (намек на частые посещения деревни разнообразными экспедициями, в числе которых была и группа, занимавшаяся дендрохронологией). Осмеянию подвергается и незнание или непонимание профессионала, символически сближающее его с объектом: "Учитель жалуется коллегам: такой тупой класс попался, никак новый материал не понимают. Объяснял, объяснял, объяснял – уже сам понял, а они никак" (Из учительских анекдотов. М. Морева, 2002 г.).

Профессиональная традиция, как правило, акцентирует не только знание, полученное в результате образования. Едва ли не большее значение придается в неформальном дискурсе знанию другого рода. "Чтобы стать настоящим экономистом, недостаточно только где-то отучиться, – утверждает представительница этой профессии (49-ти лет), работающая в частной фирме. – Экономика – это не то, что в книжках… Для этого и человеком надо быть особым: выворотливым, гибким, четко чувствовать напряженные точки, уметь вовремя принять правильное решение. Ну, пожалуй, любить то, с чем работаешь. Ведь, если нет вовлеченности, то ничего не пойдет" (Н.Ахнаева, 1999 г.). В разных профессиональных средах отмечены представления о некоем особом знании, источником которого может быть опыт, дар, озарение, особая эмоциональная ("любовь") или мистическая связь с объектом деятельности и т.д. Научить этому невозможно, но именно владение им отличает "настоящего профессионала" (архитектора, врача, антрополога и т.д.) от посредственного имитатора и ремесленника. Например, таксист-профессионал, "помимо водительского удостоверения и медицинских справок", должен иметь особое чутье, которое позволяет отличить нормального пассажира от воров, бандитов или кидал (тех, кто норовит проехать, не заплатив). "Если кто-то думает, что для того, чтобы стать таксистом, достаточно лишь научиться водить машину, то глубоко заблуждается" [91-93]. Чутье означает получение информации о клиенте по каким-то каналам, недоступным для непрофессионала. Этнографу необходимо чутье, благодаря которому он находит в незнакомой деревне так называемого золотого информатора – самого компетентного и общительного жителя. Археологи "каким-то

шестым чувством" опознают древние захоронения, непотревоженные грабителями. Актер должен чувствовать зрительный зал: "его дыхание, его всплески" (А. Блок), экономист – в своей сфере чувствовать напряженные точки, шофер или капитан корабля – чувствовать биение сердца машины, моряк – слышать дыхание моря, даже мастер в киоске, где готовят шаверму, по утверждению одного из них, должен чувствовать мясо, чтобы правильно его нарезать (Л. Науменко, 1999 г.). В среде медиков характерны рассказы о знаменитых врачах (Пирогове и др.), обладавших особым видением, которое позволяло порой по незначительным признакам поставить правильный диагноз. М. Фуко, между прочим, выросший в семье врача, посвящает взгляду врача несколько страниц в "Рождении клиники": это "взгляд, который знает, и который решает; взгляд, который управляет". С появлением клиники как институциональной формы, "это более не просто взгляд любого наблюдателя, но врача, институционально поддерживаемого и узаконенного, врача, имеющего право решения и вмешательства". В конце концов он приходит к заключению о конструирующей роли взгляда по отношению к объекту (болезни): открывается "полная и глубокая связь болезни со взглядом, которому она предстоит, и который ее в то же время устанавливает"[54, с.140 – 141]. В современном медицинском фольклоре прослеживается аналогичный мотив: знание, которым обладает профессионал, дает ему возможность создавать объект своей деятельности: "Здоровых людей не бывает – есть недообследованные", – утверждает медицинская пословица [90]. Познание (обследование) людей есть способ обнаружения у них признаков пациента (симптомов, отклонений) и тем самым превращения в потенциальный объект воздействия. Студенты-медики замечают, что у них формируется профессиональный взгляд: любого "человека рассматривают сквозь призму профессии", оценивают "по антропологическим признакам" , рассказывая о ком-то в компании сокурсников, прежде всего характеризуют особенности строения его тела и состояние здоровья и даже, разговаривая с человеком, иногда "представляют его лежащим на операционном столе", т.е. в положении пациента. Во время полевых исследований среди студентов Первого Медицинского университета (СПб) студенты-социологи обратили внимание, что будущие медики "очень пристально рассматривают" их, комментируя строение лицевых костей, форму носа. Как пишет В. Монич, будущие врачи "окружили и стали рассматривать мое запястье, спорить, какое оно в окружности и какое у меня сложение: астеническое или нет. Возникли по этому поводу споры" (В. Монич, А. Рябикин, 2000 г.). Проецируя знание на окружающий мир, профессионал формирует потенциальный объект для своего воздействия.

Другим средством обозначения статуса профессионала, наряду со знанием, становится представление о стигме – печати или клейме, отличающих носителя той или иной профессии среди других людей. Представление о профессии как штампе, клейме или печати особенно распространено среди учителей. "Я сделала вывод о профессии преподавателя по реакции окружающих, что учитель – это "печать на лбу", – говорит женщина, около семнадцати лет проработавшая в школе. – "Заметила странное отношение окружающих… когда они узнают, что я учитель. Некоторое время они не знают, как им себя вести в моем присутствии, они смотрят на меня, как на диковинного зверя" (М.В. Пшенай-Северина, 1998 г.). "Я, может быть, этого и не чувствую, – признается ее коллега, преподаватель истории города. – Но люди через некоторое время общения со мной спрашивали: – Вы учитель? – это как клеймо на лбу" (М.Л. Тагеева, 1999 г.). Тот же опыт упоминает и учительница французского языка: "Это довольно часто проявляется в тоне разговора, в голосе, иногда в магазине люди обращают внимание. Один раз меня даже спросили в лицо: – Вы что, преподаватель, что у Вас такой голос?" (М.Л. Тагеева, 1999 г.). Некоторые учителя упоминают "отпечаток" своей профессии и в семейной жизни: "Моя мама всю жизнь работала учителем, и это наложило отпечаток на нашу семейную жизнь. Мама держала нас в ежовых рукавицах…" "Дома меня останавливают родственники, говорят, что я еще не переключилась от общения с детьми" (М.Л. Тагеева, 1999 г.). В большинстве интервью так или иначе фиксируется мотив выделенности позиции учителя. Отметим и предпринимаемые некоторыми представителями учительского цеха попытки избавиться от "клейма" своей профессии: "Все время говорю себе: пройди мимо и молчи"; "Стараюсь не иметь отпечатка преподавателя в одежде, но это не всегда получается… Всегда боялась штампа "учителя"" (Тагеева, Пшенай-Северина, 1998 г.). Впрочем, столь же характерен и мотив безуспешности этих попыток, т.к. формирование особой позиции учителя приписывается не ему самому, а системе или окружающим людям, которые "узнают" представителя этой профессии по ряду признаков. Среди них упоминают, например, особый "преподавательский" голос: "Педагогический голос, сразу слушаются" (учительница французского). "Я никогда не кричу. Но могу сказать с такой интонацией, что все поймут" (учительница истории города. М.Л. Тагеева, 1999 г.).

Примечательно, что, характеризуя "голос", акцентируют не его физические параметры, а воздействие на окружающих: голос как инструмент управления. В других случаях, уточняя, что понимают под "отпечатком" профессии, учителя прямо указывают на стремление и привычку управлять: "Проходя мимо человека, жующего семечки, я не могу не сделать замечание"; "замечаю за собой, что встреваю туда, куда не надо. Желание поучать". Отмечают "потребность вмешиваться во все", "объяснять, что-то доказывать, копать вглубь и вширь", "большое желание давать советы, готовность оказать поддерожку словом", "удовольствие от того, чтобы кому-то что-то объяснять"; "большое желание изменять, воспитывать, преобразовывать" (М.Л. Тагеева, М.В. Пшенай-Северина, 1998 – 1999 гг.). Можно заметить, что стигма профессии, как и "профессиональный взгляд" или знание, в этих рассказах фигурирует как

В среде уличных торговцев, парикмахеров, а также акушерок и врачей-хирургов бытует представление о том, что настоящего профессионала отличает легкая рука. У хирурга, обладающего этим свойством, больные быстрее выздоравливают после операции, у них реже воспаляются раны и возникают другие осложнения. У торговцев с легкой рукой, по поверьям, товар не залеживается на прилавке, а быстро расходится, т.е. приобретает коммуникативные качества, определяемые в терминах, производных от корня ход-: ходовой, ходкий товар. Коммуникативные свойства приобретает и торговое место – оно становится ходким, т.е. через него проходит много людей (И. Ивлева, 1998 – 2000 гг.). "Легкая рука" – это одно из обозначений стигмы профессионала: качества, принципиально неопределимого; однако все же просматривается его связь со способностью управлять движением объекта.

В дискурсе рок-музыкантов очень важно понятие драйв или завод (умение заводить публику), – качества, которые, как считается, определяют успех концерта и группы в целом едва ли не в больше степени, чем даже техника исполнения: "Это очень важно, иметь такую вещь. Просто считается, что группа может играть, допуская технические какие-то сбои, на драйв у нее есть, – объясняет один из рок-музыкантов. – Что ты считаешь более приемлемым, – уточняет собиратель, – что группа играет технически очень хорошо, но без драйва, или делает какие-то ошибки, не очень хорошо играет, но драйв есть? – Думаю, второе" . В среде рок-исполнителей говорят, что предпочтение технике отдают те, кто играет для денег, это "музыка для кабаков", в то время как драйв отличает "настоящего музыканта". Драйв – то, что выходит за рамки техники. Само слово происходит от англ. drive – 'вести'; в качестве его синонима используется русская калька – завод; то и другое обозначает коммуникативную стратегию управления настроениями и реакцией публики. Именно об этой стратегии говорят, когда пытаются объяснить, что значит "драйв": "Ну, какая-то энергетика исходит (со сцены. – Т.Щ.)", нужно добиться, "чтобы перло". Иногда драйв соотносится с понятием подача, тоже противопоставляемым технике исполнения. Слова, характеризующие смысл слова драйв: исходит, прет, подача – указывают на центробежное направление информационных потоков от музыканта к публике (И.Алексеев, А. Зайченко, 1999 г.).

В актерской среде профессионализм характеризуется понятием владение залом, умение держать зал. Актеры Театра им. Ленсовета (по записям Н. Зайцевой) описывают это качество следующим образом. Зрительный зал предстает в их рассказах как "положительная, отрицательная масса, которую нужно подключить к действию. Либо лаской, либо кнутом, но нужно заставить сопереживать" (К. Хабенский). Актер должен быть "способен настроить зал"

Управление возможно при условии преодолении коммуникативного барьера, который, как мы выяснили, является частью символического конструирования объекта. Поскольку изначально объекту приписывается неспособность к коммуникации, то налаживание ее возможно только путем трансформации объекта, что и является, собственно, содержанием повседневной профессиональной деятельности. Параллельно происходит и его трансформация на символическом уровне – в неформальном дискурсе профессиональной среды: байках, приметах, табу, стереотипных и ритуализованных действиях и т.п. Суть этой символической трансформации можно определить как изменение коммуникативных характеристик объекта: приписывание ему признаков личного существа (имени, живой души и проч.), т.е. персонификация. Иными словами, речь идет о конструировании объекта как виртуального партнера по коммуникации.

Одно из средств персонификации объекта – номинация, т.е. наделение именем. Студенты-медики называют по имени учебные скелеты и манекены, на которых отрабатывают разные лечебные процедуры, а также труп, который они препарируют в учебных целях. В Петрозаводске будущие доктора называли Васей учебный манекен, глаза которого при правильном проведении процедур (искусственного

дыхания) загорались зеленым цветом, что приводило студентов в восторг. Заметим, что в качестве повода для наделения манекена личным именем рассказчик приводит иллюзию коммуникации, т.е. персонификация связана именно с преодолением коммуникативного барьера. Питерские студенты 4 курса 1-го Медицинского университета во время практики в анатомическом отделении называли по имени препарируемый труп: "Наша группа почти полгода с одним работала, привыкла, даже… привязалась… У него на руке татуировка была: "Коля". Так мы его так и называли: "Коля". Девушки даже говорили: - Пойдем, навестим Колю". А когда им выдали для препарирования новый труп, стали шутить, дескать: "Куда ушел наш подопечный", "Не выдержал наших умелых ручек" (В. Монич, А. Рябикин, 2001 г.). Отметим, что номинация описывается здесь как знак долгого "знакомства", т.е. профессионального освоения препарата (то же относится и к манекену).

В актерской среде объектом персонификации становится театральный зал. Известен прием, кторый используют, чтобы снять мандраж, зажим и другие формы нарушения коммуникации с залом во время спектакля: актер находит в зале "одно лицо", смотрит этому человеку в глаза и играет как бы для него одного. Некоторые актеры говорят о том, что узнают в лицо завсегдатаев театра, которые иногда становятся персонажами театральных баек под разными прозвищами. "Зал для меня не просто масса, - говорит актер театра им. Ленсовета А. Новиков. - Я вижу лица, более того, я всегда специально их ищу, по возможности. Иногда я выбираю одно лицо в зале и играю одному человеку" (Н. Зайцева, 2000 г.). Таким образом вместо зала, заполненного безличной массой незнакомых, случайным образом оказавшихся вместе людей, перед актером оказывается человек, персонифицирующий зал как некую коллективную личность. Публика, это множество людей, обретает лицо и тем самым – качества коммуникативного партнера.

Продавцы шавермы, работающие в уличных киосках, говорят о том, как постепенно в бесконечном потоке покупателей для них выделяются отдельные лица, яркие типажи, завсегдатаи. Продавцы рассказывают о них друг другу во время пересменок, о них складываются целые "саги", которые даже после исчезновения самих героев передаются еще долгое время. Эти герои известны по именам, а иногда им дают между собою условные прозвища. Стратегия та же: стремление к преодолению безличности общения (Л. Науменко, 1999 г.).

В среде учителей складываются байки об учениках, имена которых постоянно на слуху и становятся почти нарицательными обозначениями фигур "вечно опаз-

Другой способ персонификации объекта профессиональной деятельности – наделение его его душой, жизненной силой, "полем", энергией и т.п., т.е. его анимизация.

Летчики и водители приписывают качества живого существа техническим средствам: "ласточка-кормилица", – называет свою автомашину водитель, занимающийся частным извозом. "Ты музейная сейчас стала – ну не знаю, тварь не тварь, животина – но ты для меня живое существо", – обращается лечик-ветеран войны, участник знаменитых налетов на Берлин в 1941 г., А.З. Пятков к своей боевой машине, увидев ее спустя много лет (цитируется по передаче РТР от 22.06.2002 г., рук.проекта А. Виноградова).

В артистическом фольклоре свойствами живого, дышащего и чувствующего существа наделяется зал. В этом случае актер ориентируется не на отдельного выбранного зрителя как персонификацию зала, а на весь зал в целом как коллективную личность. Некоторые актеры говорят о "дыхании" зала, его особом "поле" и "обмене энергией" между актерами и залом. С этим залом, как коллективной личностью, актер и пытается взаимодействовать. "В зале отдельных людей трудно заметить, говорит К. Хабенский. - Можно услышать по какому-то вдруг смеху, который на протяжении всего спектакля… В основном, зал - это положительная, отрицательная масса, которую нужно подключить к действию. Либо лаской, либо кнутом, но нужно заставить сопереживать". "Зал определяется не лицами, зал определяется дыханием, - вторит ему А. Блок. - Вот как дышит зал. Если ты способен настроить зал, если ты чувствуешь его дыхание, его всплески, ты чувствуешь его тишину, это тишина не безразличная, это тишина напряженная. Без зала нельзя работать". "Я чувствую реакцию всего зала, дыхание всего зала", - говорит актер О. Андреев. "Сложно увидеть в зале отдельных людей, но дыхание зала, реакцию зала ты слышишь и от этого отталкиваешься", - объясняет актер того же театра А. Зибров, особо подчеркивая, что актер в этом общении должен играть ведущую роль: "Но самое главное тоже - не пойти на поводу у зрителей. Театр не должен опускаться до того, чтобы ублажать похоти зрителя; не должен идти на поводу у зрителя" (Н. Зайцева, 1999 – 2000 гг.). Можно заметить, что виртуальному партнеру по коммуникации, конструируемому в профессиональном дискурсе, отводится все-таки не равноправная, а подчиненная роль в процессе коммуникации, активной стороной в которой является профессионал. Точно так же профессиональные педагоги постоянно говорят об опасности "идти на поводу" у учеников.

1. Harris D. A Society of signs. London, 1996
2. Bretschneider R. Lifestyle-Forschung. Fessel+GFK, Institut für Markforchung, Austria, 1995
3. Демидов А.М. Социокультурные стили в Центральной и Восточной Европе.// СоцИс. 1998. №10. С.16-28;
4. Chaney D. Lifestyles. London and new York: Routledge, 1996.
5. Davis F. Оn youth subcultures: The hippie variant. N.Y. : General Learning Press, 1971
6. Partridge W.L. The hippie ghetto. The natural history of a subculture. N.Y., 1973
7. Субкультурные объединения молодежи: критический анализ. М., 1987
8. Щепанская Т.Б. Символика молодежной субкультуры: Опыт этнографического исследования системы. 1986–1989 гг. СПб.: "Наука", 1993
9. Художественная жизнь современного общества: В 4-х тт. Т. 1: Субкультуры и этносы в художественной жизни / Гос. ин-т искусствознания. Отв .ред. К.Б. Соколов. СПб.: Изд-во "Дмитрий Буланин", 1996
10. Social Networks : The Third Finnish-Hungarian Symposium on Ethnology in Konnevesi. 20-25.8.1989. Vol. II. Satakunnan Lehtipaino Oy, Ulvila, 1992.
11. Snow, D.A., Zurcher L.A., Ehland-Olson J. and Ehland-Olson Sh. Social Networks and Social Movements.// Amer. Sociological Review, 1980
12. Boissevain, J. Friends of Friends, Networks, Manipulators and Coalitions. New York, St.Martins’s, 1974
13. Granovetter, M.S. The Strength of Weak Ties. A Network Theory Revisited // Social Structure and Network Analysis, SAGE Publications (Beverly Hills), 1982, P.105-130

С.159

14. Laumann, E.O. The Form of Urban Social Structures // Urban Research, ed. By J.Wiley. New York, 1973, 2–7.
15. Неформальная экономика. Россия и мир / Под ред. Т. Шанина. М.: Логос, 1999 (см., в частности, статьи: Фадеева О. Межсемейная сеть: механизмы взаимоподдержки в российском селе. C. 183 – 218; Штейнберг И. Русское чудо: локальные и семейные сети взаимоподдержки и их трансформация. С. 227-239; Рона-Тас А. Устойчивость социальных сетей в посткоммунистической трансформации Восточной Европы. С. 396 – 411).
16. Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности: Трактат по социологии знания. М.: "Academia-Центр", "Медиум", 1995 (перевод по изданию: Berger P.L., Luckmann T. The Social Construction of Reality. A Treatise on sociology of Knowledge. Garden City, NY: Doubleday, 1966).
17. Cogan M.L. Toward a Definition of Profession // Harvard Educational Review. XXIII. Winter, 1953. P. 33 – 50.
18. Millerson G. The Qualifying Association. London: Routlege and Kegan Paul, 1964.
19. Hofstede, G. Cultures and organizations: software of the mind. McGraw-Hill, 1991
20. Крыштановская О. Инженеры: становление и развитие профессиональной группы. М.: "Наука", 1989
21. Пригожин А.И. Современная социология организаций. М.: Интерпракс, 1995.
22. Романов П. Формальные организации и неформальные отношения: кейс стади практик управления в современной России. Саратов: СГТУ, 2000
23. Офени Владимирской губернии// Владимирский сборник. Мат-лы для статистики, этнографии, истории и археологии Владимирской губернии/ Сост. и издал К.Тихонравов.М.,1857
24. Гарелин Я.П. Суздала, офени, или ходебщики//Вестник Имп.РГО. 1857.Кн. 2. Ч.ХIХ.Отд. 2.
25. Физиология Петербурга.СПб.,1845.
26. Советов М., Родин Ф. Бурлачество по Волге и другим рекам. Вольск, 1925
27. Дуров П.М. Опыт терминологического словаря рыболовного промысла Поморья. Соловки, 1929
28. Успенский Л. Мат-лы по языку русских летчиков//Язык и мышление. № 6 – 7.1936
29. Истомин И.А. Трудовые припевки плотогонов. М., 1979
30. Лихачев Д.С. Арготические слова профессиональной речи (1938) //Статьи ранних лет (сб-к). Тверь: Тверское областное отделение Российского фонда культуры, 1993. С.95–138
31. Семенов В. Ладвинский или масовский язык//Живая Старина.1891.Вып.4.
32. Добровольский В.Н. Некоторые данные условного языка калужских рабочих.//Изв.Отделения русского языка и словесности АН. 4.1899
33. Песни и сказки на Онежском заводе. Петрозаводск, 1937
34. Путилов Б.Н. Русский рабочий фольклор и художественные традиции. //Народно стваролаштво. Folklor, 1966. Вып.17–19. Београд,1966. С.1414 – 1420
35. Блажес В.В. П.П.Бажов и рабочий фольклор. Учеб.пособие по спецкурсу для студентов филол.ф-та . Свердловск: УрГУ, 1982
36. Городон Л., Груздева У., Комаровский В. Шахтеры-92 : Социальное сознание рабочей элиты. М., 1993
37. Корепова К.У. Сормовские рабочие песни 1900 –1907 гг. // РФ. ХV. Л.: "Наука", 1975. С.156-161
38. Лазарев А. Предания рабочих Урала как художественное явление. Челябинск, 1970
39. Лазарев А.И. Сказки в горнозаводской среде Урала // РФ.ХШ. Л.: "Наука", 1972. С.179 – 193
40. Лобанов М.А. Песни лесных рабочих Поветлужья // РФ. XV. Л.: "Наука", 1975. С.210-216
41. Полищук Н.С. Рабочий фольклор как источник изучения условий труда и быта русских рабочих. // РФ. ХV. Л.: "Наука", 1975. С.177 –185

С.160

42. Рубинштейн Н.Л. Некоторые вопросы формирования рынка рабочей силы в России ХУШ века// Вопросы истории. 1952. № 2
43. Современный фольклор старых заводов: Сб. Науч. Тр.Свердловск,1984
44. 100 песен русских рабочих.(Сб.)./ Сост. П.Г.Ширяева.Л.: Музыка, 1984
45. Фольклор Урала. Фольклор в духовной культуре современного рабочего класса:Сб. Науч. Тр. Свердловск: УрГУ,1986
46. Славянские рабочие песни (Социальный контекст.Художественные особенности). АН УССР. Киев,1986
47. Мисюрев А.А. Легенды Горной Колывани. Барнаул,1989
48. Неклюдов С.Ю. После фольклора //Живая старина. 1995. №1. С. 2– 4.
49. "Наивная литература": исследования и тексты. Сост. С.Ю. Неклюдов. М.: МОНФ, 2001.
50. Сайт "Виртуальные мастерские в общественных науках": virtual.mpsf.org; ruthenia.ru
51. Matza D., Sykes G. Juvenile delinquency and subterranean values// Amer. Sociol. Review, 1961, vol.26, p.712 – 719
52. Щепанская Т.Б. Мужская магия и проблема концептуализации профессиональных субкультур // III Конгресс этнографов и антропологов в России. 8 - 11 июня 1999 г. Тез. докл. М., 1999. С.218
53. Прагматика некросимволизма (по материалам сравнительно-антропологического исследования профессиональных традиций)// Компаративистика: Альманах сравнительных социогуманитарных исследований/ Под ред. Л.А. Вербицкой, В.В. Васильковой, В.В. Козловского, Н.Г. Скворцова. СПб.: Социологическое общество им. М.М. Ковалевского, 2002. С.134 – 151
54. Фуко М. Рождение клиники. М.: Изд-во "Смысл", 1998 (Пер. с франц. по изданию: Foucault M. Naissance de la clinique. Paris: Quadrige/Presses Universitares de France, 1963).
55. Фуко М. История безумия в классическую эпоху. СПб.: Университетская книга, 1997 (пер. с франц. по: Foucault M. Historie de la folie a` l'âge classique. Paris: Editions Gallimard, 1972).
56. Фуко М. Надзирать и наказывать: Рождение тюрьмы. М.: Изд-во "Ad Marginem", 1999 (Пер. с франц. по: Foucault M. Surveiller et punir. Naissance de la prison. Paris: Editions Gallimard, 1975).
57. Давыдов Ю.Н., Роднянская И.Б. Социология контркультуры: (Инфантилизм как тип мировосприятия и социальная болезнь). М.: "Наука", 1980.
58. Молодежный экстремизм/Под ред. А.А. Козлова. СПб.: Изд-во Санкт-Петербургского университета, 1996.
59. Сикевич З.В. Молодежная культура: за и против. Л., 1990.
60. Петров Д. Молодежные субкультуры. Саратов, 1996
61. Молодежные движения и субкультуры Санкт-Петербурга (социологический и антропологический анализ). СПб.: "Норма", 1999. С.262–302
62. Омельченко Е. Молодежные культуры и субкультуры. М.: ИС РАН, 2000
63. Virtanen Leea. Children’s Lore //Studia Fennica. 22. Helsinky, 1978
64. Осорина М.В. Современный детский фольклор как предмет междисциплинарных исследований (к проблеме этнографии детства)// СЭ. 1983. С.34 – 45
65. Школьный быт и фольклор : Учебный материал по русскому фольклору. /Сост. А.Ф.Белоусов. Ч.1 – 2. Таллинн: Таллинский педагогический институт им.Э.Вильде, 1992
66. Осорина М.В. Секретный мир детей в пространстве мира взрослых. Москва – Харьков – Минск: “Питер”, 1999
67. Русский школьный фольклор. Сост. А.Ф.Белоусов. М.: "Ладомир", 1998. С.185 - 269
68. Борисов С.Б. Латентные механизмы социализации детей и подростков. Шадринск: Изд-во Шадринского пединститута, 2001

С.161

69. Белоусова Е. Наши современницы о родовспоможении в России //Корни травы: Сборник статей молодых историков.М.: "Звенья", 1996. С.216 –228
70. Щепанская Т.Б. Мифология социальных институтов: родовспоможение // Мифология и повседневность. Вып.2. СПб.: ИРЛИ РАН, 1999. С.389 – 423
71. Лурье М.Л. Служба в армии как "воспитание чуств"// Мифология и повседневность: Гендерный подход в антропологических дисциплинах. Мат-лы науч.конф. 19 – 21 февраля 2001г. СПб.: "Алетейя", 2001. С.247 – 259
72. Образцов И.В. Формы проявления неуставных отношений // СоцИс. 1996. № 2
73. Лихачев Д.С. Картежные игры уголовников. (1930) //Статьи ранних лет: Сб. Тверь, 1993
74. Социология преступности: Сб. переводов. М., 1966 (В частности, статьи: Дюркгейм Э. Норма и патология; Коэн А. Содержание делинквентной субкультуры; Мертон Р. Социальная структура и аномия; Клауорд Р.А., Одмен Л.Е. Дифференциация субкультуры и др.)
75. Самойлов Л. Этнография лагеря // СЭ. 1990. №№ 1 – 2
76. Гилинский Я., Афанасьев А. Социология девиантного (отклоняющегося) поведения. СПб.: СПб Ф ИС РАН, 1993
77. Пирожков В.Ф. Криминальная субкультура : Психологическая интерпретация функций, содержания, атрибутики // Психологический журнал. 1994. Т.15. № 2
78. Фольклор и культурная среда ГУЛАГа. /Сост. В.С.Бахтин и Б.Н.Путилов. СПб.– М.: Фонд "Культурная инициатива", 1994
79. Соколов К. Криминальная субкультура // Художественная жизнь современного общества. В 2-х ТТ. Т.1. Субкультуры и этносы в художественной жизни. СПб, 1996. С.138–151.
80. Щепанская Т.Б. К этнокультуре эмоций: Испуг (эмоциональная саморегуляция в культуре материнства) //Родины, дети, повитухи в традициях народной культуры. М.: РГГУ, 2001. С.236 – 265
81. Браун Дж., Русинова Н.Л. Социокультурные ориентации сознания и отношение к индивидуальной ответственности за здоровье, автономности пациента и медицинскому патернализму //Качество населения Петербурга. II: Тр. Санкт-Петербургского филиала Ин-та социологии РАН. Серия 3: Мат-лы текущитх исследований. №3. СПб: СПб Ф ИС РАН, "Европейский Дом", 1996. С.132-158
82. Щепанская Т.Б. Мир и миф материнства : Санкт-Петербург, 1990-е гг. (Очерки женских традиций и фольклора). // ЭО. 1994.№ 5. С.15-27
83. Щепанская Т.Б.Сокровенное материнство // Секс и эротика в русской традиционной культуре/ Сост. А.Л.Топорков. М.: "Ладомир", 1996. С.395-443
84. Круглякова Т.И. Быт и фольклор дородового отделения //Родины, дети, повитухи в традициях народной культуры М., 2001. С.217 – 236
85. Светлова Е. Врачебная ошибка//Совершенно секретно. 1999. №7
86. Орешкин А. Отнимают копеечку у отцов ядерной бомбы //Смена. 15.01.1999 г. С.1
87. Бойцова М. Один день из жизни медицины катастроф//Петербургский час пик. № 9 (61). 10.03.1999. С.11
88. Ворохов С. Саша Васильев: "Нам тоже лифчики на сцену бросают"//Аргументы и факты – Петербург. № 18. Май 1999 г. С.10.
89. www.people.weekend.ru/polebear
90. Шутки команды КВН медицинского лицея им. И.П. Павлова // Настоящая газета Лицея № 623 им. И.П. Павлова, Санкт-Петербург, ноябрь-декабрь 2002 г. С.4
91. Белова О. Психологи с железными нервами работают в такси //Смена. 27. 08. 1999 г. С.3
92. Карпенко Ю.. "Я частный таксист – не путать с чайником" // Смена. 23. 09. 1999 г. С.6
93. Хмельник Т. Тяжела и неказиста жизнь обычного таксиста //Смена. 17.01. 2000 г. с.2.

e-mail: ethnic@inbox.ru

Resume:

On the basis of ethnographic researches of a number of professional traditions (doctors, teachers, actors, ethnographers, archaeologists, geologists, dealers etc.) the comparative analysis of their informal discourses ("lores": stories, jokes, mystical beliefs, signs, rituals, rules of the daily interactions) is carried out. The typical plots and motives, common for different professional communities are considered in pragmatical aspect. Their role in cultural designing of the status of "professional" is examined. This paper presents the analysis of the texts simulating " the professional – object" relations. As a result of the analysis are found out discoursive means of cultural designing of these relations as communicative, and professional activity as the communications. The texts designing object as the virtual partner of the communications are examined. Though in a role of object there can be an impersonal community (auditorium, set of the buyers, school class), inanimate subject (minerals, road) or natural phenomenon (sky, sea), in professional folklore to it the characteristics of a personal essence are attributed: a personal name, vitality (soul, breath, emotions) etc., – ensuring an opportunity to build with it (him) relations as with the partner under the communications. Further the continuation of researches devoted to means of cultural designing of the relations in professional community is supposed.

По материалам этнографического исследования субкультур ряда профессий (врачей, учителей, актеров, этнографов, археологов, торговцев и др.) проводится сопоставительный анализ их неформального дискурса ("профессионального фольклора": историй, шуток и анекдотов, мистических рассказов, примет, ритуалов и правил повседневного взаимодействия). Рассматриваются типовые сюжеты и мотивы, общие для разных профессиональных сообществ. В этой статье проводится анализ текстов, моделирующих отношения "профессионал – объект деятельности". В результате анализа обнаруживаются дискурсивные средства культурного конструирования этих отношений как коммуникативных, а профессиональной деятельности как коммуникации. Рассматриваются тексты, конструирующие объект как виртуального партнера по коммуникации. Хотя в роли объекта может быть безличное сообщество (зрительный зал, множество покупателей), неодушевленный предмет (дорога) или природный феномен (небо, море), в профессиональном фольклоре ему приписываются характеристики личного существа: имя, жизненное начало (душа, дыхание, эмоциональные состояния) и т.п., – обеспечивающие возможность строить с ним отношения как с партнером по коммуникации. В дальнейшем предполагается продолжение исследования, посвященное средствам культурного конструирования отношений в профессиональном сообществе.