С.193

Щепанская Т.Б. Культура дороги в русской мифоритуальной традиции XIX – XX вв. М.: Индрик, 2003.
Глава 5. Витальное и материальное поведение

 

После того, как мы представили процесс идентификации и возможные статусы путника, перейдем к реконструкции дорожных норм и стереотипов поведения. Они могут быть выражены в форме прямых предписаний (правил, запретов),  заданы в виде культурных образцов в  текстах, моделирующих ту или иную типовую ситуацию, а иногда  не иметь явного выражения, бытуя   в форме общепринятых стереотипов поведения или вытекая из традиционных представлений.

Дорожные нормы в значительной своей части были сгруппированы вокруг образов леших, русалок, лихорадок, кикимор, колдунов, разбойников, старцев - т.е. персонажей, которых, по традиционным представлениям, можно встретить в дороге. Это значит, что поведение путника строилось по правилам коммуникации, т.е. как взаимодействие с реальным или виртуальным, невидимым партнером (различие между тем и другим существенно не в традиционной, а в нынешней системе представлений).

Рассматривая дорожные нормы, мы будем условно подразделять их на витальные (репродуктивные, пищевые, рекреативные и прочие, регулирующие жизнедеятельность), материальные (предметное поведение, обеспечение и распоряжение материальными ресурсами, т.е.  правила  жизнеобеспечения) и коммуникативные, имея в виду, однако, их тесную переплетенность между собой. Начнем с витальных, и прежде всего -  репродуктивных, поскольку они в наибольшей степени определяли символизм дорожных обрядов.

Выше мы выяснили, что специфически дорожные статусы путника - а- или антикреативны. Такая идентификация  диктует и соответст-

 

С.194

вующие нормы.  Трансформация репродуктивного поведения в дороге идет в двух направлениях:  (а)  минимализация сексуальности, вплоть до символической утраты пола  и, напротив, (б) снятие всяческих ограничений, свободы, вплоть до сексуальной агрессии. Оба варианта, на первый взгляд, противоположных, сходятся,  однако, в том, что   акреативны, т.е. не направлены на деторождение, а, напротив, ему препятствуют.

Сексуальная свобода

Не верь жене и тормозам

(надпись на заднем стекле синих "Жигулей". СПб., 2000 г.).

 

Уже на этапе сборов в дорогу наблюдается  отход от домашних норм, в особенности заметный в области репродуктивного поведения.  Общеизвестны пьяные бесчинства рекрутов перед отправкою в армию. Корреспондент Этнографического бюро кн.В.Н. Тенишева писал из Вологодской губ. о том, как разительно менялось в дороге поведение местных девушек - питерянок (так называли тех, кто ехал в Петербург на заработки). Чинно распрощавшись с родными и знакомыми, отстояв напутственный молебен,  в дороге они, по словам корреспондента,   “забывают всякие приличия. Дома оне держат себя хорошо: опасаются знакомых и кроме того их сдерживает желание выйти замуж, но дорогою оне развертываются “вовсю”, в особенности на пароходах и на железной дороге. Там оне пользуются репутацией легких женщин и за ними “прихлестывают” все – служащие, учащаяся молодежь и прочие проезжающие и редко без успеха” (АРЭМ, д.333, л.42. Вологодская губ., Сольвычегодский у.). По пословице: "Девичий стыд до порога, а переступила, так и забыла" или: "Материн заказ до порога; а как за порог, так и семь дорог" (Бахтин В.С. 1982, с.450; Даль, Словарь, т.2, с.318).

Представление о дороге как сфере сексуальной свободы, где уже не писан домашний закон, устойчиво сохраняется в фольклорном  сознании.  При этом дорога отменяет, прежде всего,   закон "материнства", т.е. прокреативную направленность сексуального поведения. В жестоких романсах дорога всегда связана с мотивом разлучения возлюбленных; характерны сюжеты о девице, уведенной, опозоренной  и брошенной на чужбине с ребенком непостоянным кавалером – матросом, солдатом, прохожим ремесленником.  Ненормативная и не регулируемая сексуальность - основной мотив анекдотов и литературных штампов о командировочных и курортных романах.  Тот же стереотип дает себя знать и в обыденном сознании. В коллекции Е. Лагуновой есть автобиография петербуржца Ю.Г., значительная часть жизни которого прошла в изыскательских экспедициях. Описывая экспедиционный быт, он отме-

 

С.195

чает "неприглядные стороны" бродячей жизни, описывая случаи супружеских измен, которые считает характерными для всех, чья жизнь проходит в поездках: "Я… замечал, что семейная жизнь изыскателей  не очень благополучна. Возможность возить с собой семью не всегда бывает, да и накладно, оставишь дома на пять-шесть месяцев, ну и пойдут всякие накладки, как у моряков". Заметим, что автор подчеркивает обычность и типичность такого развития событий, рассматривая это как печальную, но все-таки норму дорожного быта.

С дорогой обыденное сознание связывает разного рода эксцессы - публично-демонстративные нарушения сексуальных табу, и именно такие случаи находят выражение в дискурсе. "Про Урал мне рассказывала мать, – вспоминал при мне петербуржец, – что там (т.е. когда в поезде проезжала Урал. – Т.Щ.) было так: зашли в вагон в плацкартный двое – мужчина и женщина, занялись любовью, все там – кто смотрел, кто не смотрел, – потом, значит, сделали дело и обошли всех, со всех собрали дань: раз смотрели, то и плати" (М 1957 г.р., СПб., 1999 г.). Подобные эпизоды надолго остаются в памяти невольных свидетелей, как элемент дорожной экзотики.  О них рассказывают и пересказывают, ссылаясь на своих и чьих-то знакомых, они распространяются, как слухи, лавинообразно, приобретая фольклорную стереотипность и становясь символами дорожного беззакония.

Хиппи, самоопределяющиеся как странники,  провозгласили своим лозунгом сексуальную свободу. Это они принесли с собою понятие free love  – "свободная любовь" (или ласково, по-русски: фри-лавочка)  и сексуальную революцию 1960 - 70-х гг. Сексуальная свобода в хип-культуре  соединяется с культом странничества.

Сексуальность в дороге  вырывается за рамки обычных норм, приобретая нерегулируемый, беспорядочный характер. Это связано с изменением ее направленности: место прокреативной занимает рекреативная или агрессивная мотивация. Важно отметить главное: сексуальность перестает быть репродуктивной, т.е., несмотря на отмену ограничений и, казалось бы, ее бурный расцвет, можно говорить о свертывании репродуктивной деятельности. Наряду с сексуальной свободой,  в дороге проявляет себя и другая тенденция: ограничение и блокирование сексуальности посредством многочисленных правил  избегания, сексуальных и репродуктивных табу.

 

С.196

Репродуктивные табу

Табуирование сексуальности - другое направление трансформации репродуктивного поведения в дороге. На первый взгляд, оно противоположно вышеописанной тенденции сексуального раскрепощения, однако суть его остается та же: антикреативность, свертывание человеческого воспроизводства.

Традиция требует  утраты или сокрытия в дороге любых признаков пола. Особенно это касается женщин, которым не рекомендуется пребывание в дороге в периоды  беременности и менструации.  Мотивировки подобных ограничений варьируют. С одной стороны, опасностью для нее самой и ее детей, с другой - опасностью, которую беременная или менструирующая женщина представляет  для других путников. Поверья приписывают беременной женщине способность передавать свою тяжесть всему, к чему она прикоснется. Говорят, что беременную женщину лошадям тяжело везти,  они останавливаются и не могут ехать. В сказке "Молодильные яблоки" беременная  девица-богатырша  преследует Ивана Царевича (виновника ее беременности),  но она так тяжела, что ее конь по колени  уходит в землю  (подробнее см.: Баранов 2000, с.40). 

Во время месячных  очищений женщинам запрещены паломничество и даже святочные гадания на перекрестке дорог   (АМАЭ, д.1567, л.64. Вологодская обл., Тарногский р-н, с.Верхняя Кокшенга, 1987 г.; д.1621, л.51. Архангельская обл., Вельский р-н, с.Благовещенск, 1988 г.).  Вообще в это время старались никуда не выезжать. По поверьям, если менструирующая женщина  поедет в повозке, то лошади трудно будет ее везти, если пешком пойдет через лес, то медведица, встретив ее, “зароет: повалит, мохом закладывает. Станешь шевелиться -– снова закладывает. И от ее не уходит”, а в другое время, когда женщина "чистая",  медведица, по мнению крестьян, неопасна: "Чистя-то  – дак ничего!" (АМАЭ, д.1621, л.51. Архангельская обл., Вельский р-н, с.Благовещенск, 1988 г.). Примечателен  обычай  носить с собой пепел жабы, чтобы на время пути  "удержать месячные" (т.е. чтоб они не начались в дороге) (Миловидов 1913, с.376).

Во всем облике и одеянии путника, в особенности женщины, просматривается символическая "утрата" пола: дорожная одежда, по замечаниям современных сельчан и корреспондентов Тенишевского бюро, была сходна у мужчин и женщин. Иногда корреспонденты прямо отмечали, что женщины, отправляясь в поездку, одевались "по-музки" (АРЭМ, д.333, л.25. Вологодская губ., Сольвычегодский у.).  То же самое наблюдается и в наши дни в автостопе: как правило, молодые люди и девушки  на трассе одеваются неотличимо друг от друга - удобные кроссовки, джинсы или комбинезоны, свитера - причем этот стереотип

 

С.197

приобретает характер обязательного правила.  Новичков специально предупреждают: "Если вы – девушка, следите за своей внешностью. То, что часто используется для привлечения внимания самцов – косметика, духи, короткие одежды, выпячивающие вашу красоту, – в путешествии неполезно" (Кротов 1997, с.60).

Некоторые из требований к дорожной  одежде мотивировались поверьями о нечистой силе и опасности сексуальных домогательств с ее стороны. Например,  женщина не должна была отправляться в путь босиком, без пояса  или  головного убора. Вспомним пинежский рассказ о том,  как за женщиной, которая не надела в дорогу платка, погнался "человек какой-то", по объяснениям стариков в деревне, это был леший, нечистая сила.

Идя по лесной дороге, нельзя было петь свадебные песни, что также мотивировали ссылками на лешего. Жительница с.Благовещенск  Архангельской обл., сама уже пожилая,  вспоминала рассказ, который слышала от своей бабушки: "Мы девками были, рассказывала та,  – пошли по чернику. Одна говорит: давайте, девки, лешему припевку споем. (А как молодую ведут, так припевку поют). Спели припевку лешему и лешачихе. Так тут деревья как закланяются! Ведь когда припевку поют – кланяться надо. Так вот лес и закланялся, ветер поднялся – к земле гнет!.." (АМАЭ, д.1622, л.65. Архангельская обл., Вельский р-н, с.Благовещенск 1988 г.).

Нельзя снимать в лесу обручальное кольцо, иначе также можно будто бы привлечь внимание лешего. В предвоенные годы жители пинежских деревень ездили в лес на лесозаготовки. Одна из женщин, когда рубила дрова, сняла с пальца обручальное кольцо и положила на пень. И будто она сама видела, как подошел леший – обнаженный мужик – "Дак он пошутил да забрал колечко. Она видела. Говорит: только кила (здесь: мошонка. – Т.Щ.) болтается – он нагнулся, нагой, дак…" (АМАЭ, д.1624, л.5-6. Архангельская обл., Пинежский р-н, д.Явзора, 1988 г.).

 Табу на половое общение в дороге были связаны и с некоторыми видами промысловой деятельности. Мужчины перед уходом в дорогу (особенно на промысел) избегали половых контактов с женой. Запреты такого рода отмечены у рыбаков, охотников, бортников, пастухов и  начинали действовать иногда уже за неделю до ухода. Перед уходом  обязательно  ходили в баню, смывая след "греха". Следы сексуальных табу, связанных с дорогой,   прослеживаются и  в современной мифологии  автостопа. Среди приверженцев этого способа передвижения ходит поверье,  что по дороге встречаются места с отрицательной энергией, где нельзя “есть, заниматься любовью и сажать розы”, а то всю дорогу будет преследовать невезенье…  А поскольку никто не знает,  где конкретно  такое место, лучше остеречься. Особенно регламентируется на трассе (т.е. во время путешествия автостопом) поведение девушек. Им полага-

 

С.198

ется ездить в паре с молодым  человеком; останавливая машину, вначале должен сесть туда парень, только затем – девушка (чтобы машина не увезла ее одну, внезапно рванув с места).

Из страха перед домогательствами со стороны нечистой силы в дороге избегали вообще любых контактов с представителями противоположного пола, и чем привлекательнее их вид, ярче одежда, тем больше вероятность их идентификации с нежитью, которая, по поверьям, любить блазнить, манить - соблазнять прохожих.  Лешачихи являются прохожим  пригожими девушками в красных сарафанах, русалки - с роскошными длинными волосами, водяной - в красной рубахе и смазных сапогах, а леший  иной раз показывается красавцем-военным в мундире со сверкающими медными пуговицами. "Одна женка рассказывала: она с матерью шла с мельницы вечером. Мужики сказали: не ходи – водит, кажется. Она: – А, кто покажется!.. Вот идем, говорит, с матерью. Идет солдат, в шинели, пуговицы светлые… Мати-то шла и говорит: – Господи помилуй, что к нам, девка, привязывается?!" Женщины ускорили шаг и почти бежали до самого перекрестка у границы своего села, где неизвестный, наконец, отстал от них (АМАЭ, д.1623, л.58. Архангельская обл., Виноградовский р-н, с.Конецгорье, 1988 г.).

Домогательства нечистой силы опасны не только женщинам, но и мужикам, которые откликались на них с большей готовностью, что могло иметь  порой печальные последствия. "У меня дедушка ехал пьяный из Спаса, – вспоминает одна из жительниц с.Нижний Спас на р.Кокшенге. – И под Помелихой, видно, его выпружила лошадь, а сама домой пришла. Пошли искать, а его нашли уже полумертвого". Впоследствии он рассказывал, что видел, будто видел девок в красных сарафанах:  "Девки с им играют, писни поют, в городки (играть) приглашают…"(АМАЭ, д.1622, л.72. Вологодская обл., Тарногский р-н, с.Нижний Спас, 1988 г.). Дорожная нежить может, по поверьям, соблазнять прохожего в облике красивых девиц или даже его собственной жены. На Пинеге записан рассказ об одном охотнике. Обходя  путик - тропу, где поставил силки, он будто бы "встретил свою жонку. Они давно не виделись и сотворили, что надь. А это боровуха была,  вот и помер он, и как помер-то на кровати, дак…  между досками оказался" (Черепанова 1996, с.53, № 158. Архангельская обл., Пинежский р-н, с.Городец, 1985). Подобные рассказы должны были обосновывать запрет на сексуальные контакты в дороге не только с незнакомыми женщинами, но и с женой. Вообще на Русском Севере, по имеющимся у нас материалам, женщины в молодости  нередко сопровождали мужей во время их походов на охоту,  ночевали с ними в лесных избушках, настораживали и проверяли ловушки и т.д., так что встреча с женой не была чем-то маловероятным. Тем не менее, запрет на сексуальные отношения следовало соблюдать.

 

С.199

В деревнях Забельской волости Пустошкинского р-на  Псковской обл., где мы работали  в 1995 году,  женщины были очень недовольны проделками русалки, облюбовавшей себе камень на горке у самой дороги между двумя  деревнями: "Раньше как идешь к Клопово (сейчас – д.Гора), там камень на горе, на ниве. И там русалка живет – голая, распущенные длинные волосы. И вот заводила пьяных мужиков: вот как пьяный, так и заведет его к этому камню. Сядет мужик, разденется голый и сидит, греется, как на печке". Подобный сюжет записан нами и в с.Пинаевы Горки Старорусского р-на Новгородской обл. Иногда путника после таких встреч находят наутро замерзшим насмерть на холодном камне (АМАЭ,  д.1729. Псковская обл., Пустошкинский р-н, д.Яйцово, 1995 г.; Новгородская обл., Старорусский р-н, с.Пинаевы Горки, 1997 г.).

Заметим, что, судя по фольклорным текстам, мужчины чаще поддаются соблазну: увидев пляшущих у дороги девиц, останавливаются и глазеют на их красные сарафаны; забираются на "печь" (на самом деле камень), куда зовет их русалка; творят с боровухою  грех в лесной избушке. Возможно, это след архаических охотничьих обрядов, призванных обеспечить добычу. Приведенные выше  сюжеты о лесных девках явно перекликаются с бытующими у многих охотничьих народов поверьями о том, как охотник вступает в сексуальную связь с хозяйкой  леса: в Горной Шории, например, ее имя Танг-ээзи, в мордовских поверьях – Вирь-ава и т.п., -  за что та дарует ему охотничью удачу и магическую силу.  Но он должен хранить ей верность - именно этим и объясняются архаические охотничьи табу на обычное сексуальное общение. В случае нарушения верности до окончания охотничьей экспедиции, человек, по поверьям, сходит с ума, чахнет и может погибнуть. Мотивы женитьбы на лесной деве и получения таким способом чудесных даров присутствуют и в русских сказках. Герой одной из них женится на Красной Красе, которую он вывез из лесу  (Карнаухова, с.250; Разумова 1993, с.55). Следы этого обнаруживаются в обрядовой практике севернорусских пастухов. В дер.Ушаково (на юге Архангельской обл.) пастух, по мнению местных жителей, пользовался помощью нечистой силы, которая предстала ему в облике высокой девицы. Он сам рассказывал односельчанам о том, как один раз увидел ее на лесной дороге: "Один раз, – говорит, – загнал коров и вижу – идет женщина: большая, здоровая, вся в черном. Волосья распущены, черная, одежда ведь ненарядна, плохая. Я, – говорит, – дорогой иду, а она стороной. Я ходу прибавил и Бога помянул. Она исчезла…" (АМАЭ, д.1621, л.18. Архангельская обл., Вельский р-н, 1988 г.). Судя по облику, это была лешачиха. В этом случае  она выступает в роли дарительницы, но  дарует тайную силу и  профессиональную удачу не охотнику, а пастуху; впрочем, пастушья магия вообще очень перекликается с охотничьей.

 

С.200

В  рассказах, записанных от женщин,  встречи с лешачихами или русалками чаще всего заканчиваются плачевно для мужика: он замерзает на холодном камне, задыхается в дымной избушке, пропадает в лесу. Но таким образом представляют дело женщины!  Рассказы о кознях дорожных соблазнительниц имеют в их устах вполне очевидную – нравоучительную –  прагматику: убедить, что такие контакты опасны и ни к чему хорошему не приводят, даже если девицы и в красных сарафанах.  Мужчины же обычно воспринимают такие рассказы как "бабьи запуги", и вообще их отношение к сексуальности в дороге несколько менее настороженное, чем у женщин. Наряду с сексуальными табу, мужская ритуальная практика предполагает и возможность сексуальной связи со встреченными в дороге, пусть и мифологическими, существами. Вероятно, такой вариант следует рассматривать как символическую идентификацию с дорогой и дорожной системой мировосприятия. Женщина же чаще остается на позиции "дома", что не дает ей возможности переступить табу.

Ограничения жизнедеятельности

Кроме репродуктивных табу, в дороге действовал еще ряд запретов, ограничивавших другие проявления жизнедеятельности: сон, питание, гигиенические отправления - поскольку,  по поверьям,  могли привлечь внимание нечистой силы. Иными словами, витальные запреты имели коммуникативные основания. В действительности эти ограничения препятствовали  контактам между реальными путниками, т.е. имели значение не только витальных, но и коммуникативных норм.

      Ряд запретов ограничивал отдых и сон.  На Русском Севере до сих пор известен   запрет устраивать привал,  а тем более спать на дороге. Ссылаются на лешего: пойдет дедушка лесной и пнет неосторожного путника, да еще и выговорит ему: “Ты почему сел на мою дорожку?!”  Пронесется  на тройках лешачья свадьба  или похоронная процессия – “дак поедут на тройке, да замнут” (АМАЭ, д.1506, л.45-46, 47. Кировская обл., Нагорский р-н, с.Синегорье, 1986 г.; д.1621, л.67. Архангельская обл., Вельский р-н, с.Благовещенск, 1988 г.; там же в АМАЭ см. записи Н.Е.Грысык за 1987 г., тетрадь №3, л.60. Архангельская обл., Шенкурский р-н, с.Шеговары, д.Чаща).

Ограничение сна вообще ассоциируется с походной жизнью.  Краевед А.И. Леонтьев,  выходец с Зимнего берега Белого моря, пишет, как поморы, изнуренные до крайности тысячеверстным переходом на Мурман, по приезде на промысел большую часть времени проводили на лове, почти без сна. Зато в дни, когда из-за ветров в море нельзя было выйти, они "все время проводили в непробудном сне" (Леонтьев 1999, с.363).

 

С.201

 Т.А. Бернштам заметила  на полях моей рукописи, что ограничение сна в Арктике "было необходимо, чтобы не уснуть навсегда!", т.е. связано с сознанием опасности смерти, вписано в концепцию дороги как сферы небытия. Теми же соображениями объясняют и ограничения сна в военно-походных условиях: "Чем больше спишь, тем меньше шансов выжить", - гласит пословица, популярная среди бойцов нынешней Кавказской войны. Зато привал, отпуск, возвращение домой и вообще дом для воинов и промысловиков -  это прежде всего, возможность выспаться.

С запретом устраивать на дороге привал непосредственно связан и другой традиционный запрет: разводить  костер  на дороге или тропинке, а в особенности на перекрестке (АМАЭ, д.1506, л.42. Кировская обл., Нагорский р-н, с.Синегорье, 1986 г.; д.1569, л.35; д.1570, л.1. Архангельская обл., Шенкурский р-н, с.Шеговары, 1987 г.; д.1621, л.24, 63; д.1622, л.62. Архангельская обл., Вельский р-н, с.Благовещенск, 1988 г.; д.1623, л.53. Архангельская обл., Виноградовский р-н, с.Конецгорье, 1988 г.). Объясняя этот запрет, ссылаются  на ветер:  “На распутье трех дорог костер не разжечь, – объясняли мне в с.Шеговарах на р.Ваге мальчишки 9 -12 лет. – На двух зажжешь, третий начнешь разжигать – один обязательно погаснет”.  Но ветер этот  представляется как будто осмысленным, одушевленным существом. В народной традиции он  вполне прозрачно ассоциировался, а то и прямо идентифицировался с лешим или лесным: “Однажды работники были в лесу, рубили лес, - рассказывали об одном таком случае в вятском селе Синегорье. - Сидят у костра, и вдруг ветер налетел, разбросал костер. А потом старики говорили: это дедушка лесной шел да разбросал. И потом эти лесные шли и говорят: – Это ребята шли да разбросали. Вы на стороне разложите да ночуйте. А то на дороге развели!.. А это лесные хоронили покойника, а работники на их дороге костер развели” (АМАЭ, д.1506, л.42. Кировская обл., Нагорский р-н, с.Синегорье, 1986 г.).

Огонь нельзя было разводить также на чертовой тропке, дорожке лешего - так называлось место, где когда-то проходила дорога или тропинка. Нужно обладать специальными знахарскими свойствами или охотничьей наблюдательностью, чтобы такую дорожку распознать. “Одна бабка все к вечеру шла коров искать, – вспоминают жители с.Благовещенск на р.Устье в Архангельской обл.  –  Корова все в лес уходила. Вот ищут вечером. Расклали огни. А тут загремело, ветер, земля затряслась -– страсти! Ну, молитву прочитали, огонь перенесли: на дороге у лешего огонь был” (АМАЭ, д.1621, л.24. Архангельская обл., Вельский р-н, с.Благовещенск, 1988 г.).

Запрет устраивать на дороге привал и разводить огонь как-то связывается в сознании деревенских жителей с опасностью возводить на дороге (даже бывшей) дом:   “Не надо на тропке огонь раскладывать,

 

С.202

а то леший пойдет, распинает. Даже дому на тропинку ставить нельзя, а то незаладится: будет блазнить, а то не заладится жизнь, уедут, умрет кто-нибудь…” (АМАЭ, д.1621, л.63. Архангельская обл., Вельский р-н, с.Благовещенск, 1988 г.).  Вероятнее всего, наоборот, строительный запрет восходит к архаическому охотничьему, – но смысл их один и тот же: дорога – не место для огня и жилья, даже временного.

Правила избегания касались и чужого костра, случайно замеченного в дороге. К нему следовало подходить с опаской, а лучше вообще держаться подальше. Мотивировалось это также ссылками на нежить, как-то связанная с дорожными огнями. На Ваге нам говорили, что костер чудится там, где кровь пролилась. Жители  с.Чертово Чухломского р-на Костромской обл. видели костер в одной низинке:  "Кто огонь видел, кто что. Боялись бабы туда вечером ходить, – рассказывал местный житель. – А тут девку убили насмерть – вышло колдовское место..." (М 1917 г.р., АМАЭ, д.1647, л.31. Костромская обл., Чухломский р-н, 1989 г.).  Говорят, что у незнакомых костров собирается иногда нечистая сила.  Ее можно распознать следующим образом: люди греют руки ладошками к костру, а нежить - наоборот.

В среде современных туристов и любителей автостопа страх подходить к оставленному кем-то костру связан со слухами о "черных следопытах". "Черные следопыты"  - это группы самодеятельных поисковиков, которые ищут оружие (для коллекции и перепродажи) в местах боев Второй Мировой войны. Следы их раскопок можно видеть  под Петербургом, Новгородом – везде, где остаются еще среди лесов и болот непогребенные воинские останки. Говорят, уходя из лесу, эти следопыты оставляют в горящем костре  поврежденные боеприпасы: патроны, снаряды, гранаты, – устраивают прощальный салют. Поэтому путешественники боятся подходить к  лесному костру.

С дорогой связан и ряд пищевых ограничений,  главным образом,  на выбор места для трапезы и использование в пищу некоторых продуктов. Нельзя раскладывать еду и трапезничать на дороге или тропинке. Нельзя оставлять по дороге следы трапезы.

Паломники обычно постничали  по пути на богомолье, закусывая только в путевых домах, там, где останавливались ночевать (АРЭМ, д.1411, л.32, Псковская губ., Порховский у.). По сведениям из Устюженского р-на Вологодской обл., идя в церковь в Модно, богомольцы пересекали рчей, который назывался Говенный (от говеть), потому что "от Говенного ручья уже не ели, а говели". По той же причине покос в Коношском р-не Архангельской обл. носил название Говенница:  отсюда путникам  следовало "говеть, т.е. скоромного ничего не есть" (Березович 2000, с.316). Ремесленники, отправляясь на промысел, иногда  совсем не брали еды: "Где-нибудь поработает и накормят его" (АМАЭ, д.1621,

 

С.203

 л.33; 1622, л.2. Архангельская  обл., Вельский р-н, 1988 г.). Людям, "уведенным" лешим, т.е. долго блуждавшим в лесу, тоже нельзя было ничего есть, чтобы навек не остаться  во владениях нечистой силы. В быличках леший обычно зовет путника к столу – предлагает пряники и вино (потом оказываются лошадиный помет и болотная вода). Кормит какими-то лепешками и горошком (соответственно, после снятия чар вместо них человек видит коровий навоз и овечьи "катышки"). Брать еду у лешего опасно: можно не вернуться назад. В собрании О.А. Черепановой имеется рассказ о девочке, бродившей в лесу. Через несколько дней ее нашли; после того, как в бане смыли испуг, девочка рассказала: "Меня дедушка на плечах носил… Угощали порато (много. - Т.Щ.), я не ела, да." "А то хоть ягодку съешь, дак не вернешься домой", – поясняет рассказчик. – "Они говорят: – Ты у нас ничего не брала, выбросим тебя обратно домой" (Архангельская обл., Мезенский р-н, Усть-Пеза, 1986 г.- Черепанова 1996, с.33, №70). 

Запретной становится и обычная собственная еда, упавшая на дорогу.  Это поверье   отмечено  и в современной культуре автостопа: "Если ты закусываешь на трассе и пища падает на землю, поднимать ее не рекомендуется. Это - жертва", - говорит один из поклонников этого вида передвижения (Интернет: сайт газеты "Пять углов", СПб. 28.02.97. http://www.chance.ru).

Ряд пищевых запретов связан с занятиями, предполагающими уход из дому: пастьбой скота, охотой, рыболовством. Крестьяне, уходя на целый день городить осек  (изгородь для защиты деревенских полей от потравы их скотом) не брали с собою еды и целый день ничего не ели;  не ел ничего пастух, первый раз в году уходя со стадом на пастбище. Делалось это из магических соображений:  "чтоб зверь не ел летом скота" (Шустиков 1892, с.121. Вологодская губ., Кадниковский у.; АМАЭ, д.1242. Гомельская обл. и р-н, 1982 г.). Во многих локальных традициях пастуху, уходившему со стадом  на лесное пастбище,  запрещалось собирать и есть лесные ягоды (иногда только красные) на протяжении всего пастбищного сезона (а когда еще поспевают ягоды?). В противном случае, по поверьям, у него пропадет обход, и зверь задерет скотину из его стада (см.:Ефименко 1877, т.1, с.177 Архангельская губ.; ОГВ 1884, № 92, с.921. Олонецкая губ., Каргопольский у.; 1885 №78, с.690-691. Олонецкая губ., Петрозаводский у.; Калинин 1913, с.258. Архангельская губ., Онежский у.; Адоньева, Овчинникова 1993, с.66, № 275. Вологодская обл., Белозерский р-н, 1988 г.;  запрет зафиксирован и А.Е. Финченко в Тихвинском р-не Ленинградской обл. в 1982 г.). Пищевые запреты у пастуха включены в его "договор" с лешим.

В ряду  ограничений жизнедеятельности  можно назвать еще  запрет справлять на дорогу большую и малую нужду.  По поверьям,  оправиться

 

С.204

на дорогу – все равно что лешему на стол. Особенно придирчиво следили за женщинами и девицами: случайно увидев их за этим занятием,   стыдили и ругали: “Чирей тебе в п…у соскочит! В сторону надо!” (АМАЭ, д.1621, л.67. Архангельская обл., Вельский р-н, с.Благовещенск, 1988 г.; см. также: д.1623, л.53. Архангельская обл., Виноградовский р-н, с.Конецгорье, 1988 г.; д.1624, л.6. Архангельская обл., Пинежский р-н, д.Явзора, 1988 г.). В Заонежье запрет мочиться на тропинку, особенно "по которой часто ходишь", мотивируют по-другому: "родители умрут" (Логинов 1993 а, с.74. Отметим, что запрет на перечисленные физиологические отправления, похоже, был более жёсток для женщин. К нему примыкал и запрет отправляться в дорогу во время месячных очищений или не омывшись после совершения полового акта.

Традиция предусматривает, правда, нарушение запрета в магических  целях. На р.Ваге бытует следующее средство от тоски по умершему или надолго уехавшему человеку. Выйдя за пределы деревни, где-нибудь в лесочке, нужно сесть "по-большому", при этом приговаривая (мысленно, а лучше вслух): "Как это  г… мне не нужно, так и такой-то (имярек) мне не нужен совсем".

Оправляться в дороге следовало в специально для этого обычаем определенных местах, в ряде случаев даже зафиксированных топонимически. В Нюксенском р-не Вологодской обл. имелся, например, покос Сралёва Дерюга и поле Сральницы. По объяснениям местных жителей, это поле "запущено было, оправлялись там только". В Приморском р-не Архангельской обл. упоминается  Сральный Островок, служивший местом гигиенических остановок путешествующих водным путем: "До него островов нет, на нем оправлялись старики". В Верховажском р-не Вологодской  обл. был лес Сраная Горушка, в Пошехонском р-не Ярославской обл. - Сраный Ручей, название которого объясняют тем, что "кругом открытое пространство, поэтому видно, что здесь оправлялись"  (Березович 2000, с.381 - 382). Обычай, зафиксированный нами на Ваге и Пинеге,  предписывал располагаться для отправления нужды в стороне от дороги, по левую сторону: справа – грех. Еще лучше сделать это до того, как отправиться в путь. В культуре автостопа и у космонавтов существует обычай  справить нужду   непосредственно перед стартом (выходом на трассу), получивший название облегчиться на колесо  (Девять минут до неба//ОРТ. 11.04.2001 г.).

В наше время, когда охотничьи табу утратили силу,  затруднения в опорожнении желудка все равно фиксируются в нарративах как значимый элемент дорожного быта. Вот описание эвакуации из Ленинграда во время 2-й Мировой войны: "В сентябре 1941 года завод оптического стекла, где мама работала, было решено эвакуировать в Пензенскую область… Ехали в товарном вагоне, где были нары. Туалетом служила дыра

 

С.205

 в полу, и бабушка закрывала меня (автору было в те годы около 6 лет) подолом платья в необходимые моменты" (М 1935 г.р., АИС 1993).  В другой автобиографии обнаруживается  описание поездки на военные сборы: "После третьего курса нас повезли в военный лагерь. Ехали мы в четырехосном "телятнике". В середине вагона грела "буржуйка". Те, кто ехал дальше от середины, страшно мерзли. Туалета, конечно, не было. К счастью, мужчине удобно приспособиться в любых условиях "по малой нужде" –  только открыть дверь. А вот в более серьезных случаях приходилось на ходу поезда, выставляя определенную часть тела наружу, держаться за руки ребят, которые не давали "выпасть" из вагона. Когда я рассказывал жене об этих подробностях, мы еще раз представляли, как набивали в "телятники" репрессированных без "параши", мужчин и женщин вместе, так тесно, что люди не могли лечь и при этом задраивали наглухо двери. А везли их далеко-далеко много-много дней" (М 1932, АИС, 1993). Описывая дорогу, первый автор упоминает только два момента: бомбежку поезда и туалетную проблему. Второй –  тоже два: печь-буржуйку (и холод по краям вагона) и опять-таки, проблему туалета. Обе биографии написаны спустя много лет (около четырех десятилетий) после описываемых событий.

Наши современники, путешествуя в поездах с удобствами, тем не менее, тоже упоминают подобные трудности, связывая их уже не с магическими или физическими, а психологическими ограничениями, своего рода внутренним табу на соответствующие физиологические отправления: "Когда переезжаешь, то, естественно, ритм сбивается. Бывает, что… задержки, там, на пять дней… даже не понимаю, почему…. Может быть, противно". "Ну, бывает. Ну вот я интересовалась этим,  говорят, что это перемена воды: я не знаю, перемена  воды, перемена обстоятельств, перемена настроения, не знаю чего, но… И вот приезжаешь на новое место, и это продолжается еще…" (АМАЭ, д.1728, интервью с жителями Санкт-Петербурга, 1999 г.: М 1957 г.р.; Ж 1931 г.р.; о том же упоминали: М 1945 г.р.; Ж 1961 г.р.; Ж 1966 г.р., Ж 1958 г.р.). Мотивировки меняются, а поведенческий стереотип остается.

Обратим внимание на тенденцию, как в последнем из приведенных примеров,  связывать дефекационные затруднения  с переменой воды. Вообще "чужая" вода часто становится символом отчуждения, в рамках общих представлений о "нечистоте"  всего дорожного: "Ну, умываться в дороге очень не хочется, неприятно: эта общая вода, а зубы чистить – вообще проблема. Вот руки  я постоянно там мою, а вот умываться и зубы чистить – это проблема, конечно, всегда…" (Ж 1931 г.р., СПб., 1999 г.). "Я  зубы чистить вообще не могу этой водой… – Ну, понятно: зубы-то… Конечно, в рот: там баки, естественно, неизвестно, какие…" (Ж 1958 г.р., М 1957 г.р. СПб., 1999 г.). Восприятие дороги как "нечи-

 

С.206

стой" зоны в общем традиционно: "Вот ходил… хлебать чужой грази за тысячу верст", – говорили шувалики-нищие, возвратившись со своего промысла (Максимов 1872, с.492).

* * *

Итак,  в дороге целый ряд жизненных проявлений подвергается ограничениям, имеющим как рациональное (на сегодняшний взгляд), так и магическое обоснование. Обратим внимание, что ограничиваются, прежде всего,  те проявления, которые могут иметь сигнальное значение: они сами или их следы могут выдать присутствие человека. Костер далеко виден, если разведен на дороге, а тем более, на перекрестке – тогда он виден сразу с нескольких сторон. Издали ощущается запах дыма.  Экскременты или следы трапезы также могут обнаружить присутствие прохожего.

Большинство вышеперечисленных витальных ограничений традиционно мотивировались  ссылками на лешего или близкие ему персонажи. Вполне естественные ограничения жизнедеятельности в дороге персонифицировались, группируясь вокруг мифологических образов. Каковы последствия этой персонификации? Витальные ограничения переживались уже не как деятельность отдельного организма, а как  взаимодействие с неким, пусть виртуальным, партнером. Образ лешего, следовательно, оказывается средством трансформации витальной стратегии в коммуникативную (ограничение контактов). 

Находка

Находка - найденная в дороге вещь; обращение с нею также становились объектом социальной регуляции. Здесь мы переходим уже к регламентации предметного поведения.

Довольно часто в этнографических материалах встречается запрет брать с дороги какие-нибудь вещи: оброненный кем-то крестик, нож, оставленный на обочине посох (батог) или платок, найденный у придорожного колодца. Мотивировки различны.  Иногда подобные запреты связывали с опасностью колдовства: "Свекровь говорила: - Строганый хороший батожок не берите: наверное он сдал  на батог (чертей. - Т.Щ.)!", - имея в виду местного пастуха, который, по убеждению местных жителей, знался с нечистой силой. - "Хлебину-деревину отрубят - увидите хлебину в лесу, не трогайте!" (АМАЭ, д.1707, л.12, 77. Архангельская обл., Плесецкий р-н, с.Кенозеро, 1991. Запись Н.Е.Грысык).  В наших вельских материалах есть рассказ о том, как женщина по незнанию подняла на дороге посошок:  “Вот наша Манефа,– много лет

 

С.207

спустя рассказывал мне ее внук, сам уже постаревший. – Она ведь батог подняла… Бисей тех взяла на батожке”. Говорят, что раньше эти бесы принадлежали какому-то лесорубу, который решил потом от них избавиться. Батожок был оставлен у дороги. Бесы с этого батожка привязались к бабке Манефе, но не принесли ей пользы, а стали мучить: “Она пошла за ягодами, дак быдто она им работы не дала, дак они стали ее меть (мять, бить. – Т.Щ.), и она ягоды выбросила и убежала…”. Смерть ее была неестественной и страшной: “Она скоро быдто умерла, да ее задушили, говорят, платом. Беси будто задушили. Когда умерла, в доме стало нехорошо. Стук пошел… Ее схоронили, дак ети (беси) бегали разгребали могилку. Другой раз придет дочерь, могилку поровняет. А она опять через несколько дней разворошена” (АМАЭ, д. 1621, л.10-11. Архангельская обл., Вельский р-н, с.Благовещенск, 1988 г.). 

О.А. Черепанова приводит рассказ о том, как местная женщина подобрала оставленный у родника платок: "Раз тетенька пришла на родник,  а там шалинка нова с кистями лежит. Она ее взяла, так потом целый месяц домой не ходила ночевать. По ночам в избе ломота, свет горит, изба полная, пляшут, поют, в гармонику играют. И она уж сама не своя стала, черная вся. Вечером к избы приходит, а заходить боится". Заметим, что принесенная с дороги вещь сделала дом непригодным для жилья. Местные жители рассказывают, что был у них старик-пастух: "Так у ёго были маленькие",  т.е. бесы-помощники, которые помогали ему пасти скот. Постарев, он решил от бесов избавиться, спустил на платок, а платок отнес на родник: "На платок их кладут, платок свернутый как следоват", который эта женщина и подобрала. Добрые люди научили ее отнести "шалинку" назад. "Говорят, ступай к колодцу, сверни ее, где была лежала и положь". Она отнесла шаль и трижды сказала: "Вот кладу на ваше место ваше добро", - и услышала голос: "Хватилася, догадалася!"  То они с шалинки уходили. - "А то б тебя сегодня не было". Они бы ее задавили. Она после так и говорит: "Вечером к себе ночевать пойду, а то соседке уж надоела" (Черепанова 1996, с.90, № 341).

В приведенныхъ  случаях запрет что-нибудь брать с дороги мотивируется страхом получить бесов, оставленных на вещи каким-нибудь колдуном. Намекают на связь этих колдунов (чаще всего это пастухи) с лешим, т.е. это табу вписывается в цепь других дорожных (мотивируемых ссылками на лешего) запретов.

Сюда же примыкает запрет рубить деревья, растущие у дорог, особенно перекрестков, а также в священных рощах (которые также обычно располагались в значимых точках у важных путей). Эти табу сами носители традиции сопрягают с кладбищенскими: "Из рощи нельзя никакого дерева брать и с кладбища - говорят, нечистая сила ходить будет" (АМАЭ, д.1707, л.78. Архангельская обл., Плесецкий р-н, с.Кенозеро,

 

С.208

1991 г. Запись Н.Е.Грысык). Здесь мы опять сталкиваемся с восприятием дороги как почти потустороннего мира. Народжные обычаи и поверья воздвигали между ним  стену отчуждения. В данном случае эта стена односторонне проницаема: ресурсы (приношения) могли перемещаться только в одну сторону - на дорогу, а обратное перемещение опасно: вещи уже несут на себе отпечаток смерти, угрожая живым болезнью, несчастием, смертью.

Были и другие мотивировки тех же табу, иной раз прямо противоположные. Широко известен и активно бытует запрет брать вещи, оставленные у священных деревьев и родников паломниками в качестве жертвоприношений (см. далее - гл.6). Но мотивировался этот запрет не опасностью взять бесов, а страхом божественной кары. В Шенкурском р-не Архангельской обл., у лесной дороги есть священный родник - Варламьевский колодчик. Местные жители  ходят к нему за священной водой, молятся и оставляют нехитрые приношения. Говорят, несколько лет назад пастух, парень лет 18-19, "сумел сходить на этот колодчик, да кое-чего побрал: там деньги оставляли, платки головные, полотенца.  И потом стал выпускать коров - и у него ноги отнялись по самые бедра. Говорят, Господь наказал" (АМАЭ, д.1569, л.85. Архангельская обл., Шенкурский р-н, с.Шеговары, 1987 г.).  Это весьма и весьма распространенный сюжет. В наших поездках к деревенским святыням (как правило, лесным родникам) мы встречали парализованных, которые, по мнению односельчан, были наказаны за то, что помочились в священном месте или продали оттуда икону. К сюжетам такого рода мы вернемся, когда будем рассматривать придорожные святыни.

Запрет что-нибудь брать у священных колодцев, деревьев, часовен мотивировался неминуемым наказанием за святотатство. Брать эти вещи могли только нищие или те, кому их отдаст признанный хранитель святыни. Иными словами, такая мотивировка не исключала возможность благотворительности, повторного использования вещей, возвращения их в мир живых - но под контролем сообщества (его представителей).

Таким образом, христианские верования тоже (наряду с демонологическими) включаются в систему обоснований дорожных табу и ограничений. Кроме приведенного случая, вспомним еще пищевые и сексуальные ограничения во время паломничества, о которых говорилось выше и которые также можно считать проявлениями коммуникативного барьера (ограничением форм общения). Тем не менее, христианские обоснования делали этот барьер не столь глухим, о чем мы будем подробно говорить ниже, рассматривая функционирование придорожных святынь.

 

С.209

Дар

Еще один вариант предметной стратегии - получение дара от встречного в дороге. Этим встречным может быть незнакомый охотник, чудин, леший. Получает дар, как правило, подготовленный к этому человек: охотник, пастух, странник - человек, по роду своей деятельности связанный с дорогой. "Один мужик, – рассказывают в с.Благовещенск на юге Архангельской обл., – шел и у Рябинова ручья один человек (чудин[1], наверное) попросил мужика чего-то, и тот дал. И чудин сказал: – Там в еле (т.е. в дупле ели. – Т.Щ.) вачига (рукавица) лежит с золотом. И тот мужик потом дом построил…" (АМАЭ, д.1621, л.48. Архангельская обл., Вельский р-н, с.Благовещенск, 1988 г.). В другой истории фигурирует уже  не чудин, а нечистая сила, леший. "У нас была от лешего-то рука у дедка", – рассказывает жительница того же с.Благовещенск. Выясняется, что ее дед встретил в лесу незнакомого старика. Покурили, поговорили. "Старик говорит: вон иди – в том месте, я там белки много видел. И попрощались за руку. И рукавица-то осталась, а в рукавице – долонь каменная. Я видела у дедки – дедко мой в подпечке хранил эту ладонь, у нас под печкой лежала…"  (АМАЭ, д.1622, л.38-39. Архангельская обл., Вельский р-н, с.Благовещенск, 1988 г.). Потом она мне объяснила про эту "каменную ладонь": это  был камень в форме сжатой руки с небольшими выступами-"пальцами": такие, например, псковские парни вкладывали в перчатки в качестве утяжелителей во время деревенских драк. Из всей этой истории можно понять, что неизвестный собеседник, встретившийся деду на лесной тропе, указал ему место, где много белок и каким-то образом оставил у него свою рукавицу с вложенным внутрь утяелителем (заодно отметим еще значение рукавицы – как тайного оружия).  В деревне этой каменной ладони приписывали магическую силу, а неизвестного старика уже уверенно признавали  лешим, так что вся история в пересказе третьих лиц приняла вид вполне типовой былички: "Будто бы старичок один у нас жил – встретил в лесу старика, поговорили, все честь честью, и (тот) старик руку подал. И осталась у него в руке каменна рука. Поговорили они, и тот сказал: – Все будет тебе – и зверь, и рыба. И действительно, ловилась" (АМАЭ, д.1621, л.7. Архангельская обл., Вельский р-н, с.Благовещенск, 1988 г.).

Тут уже, как и положено в быличке, леший волшебным образом (через магический предмет) дарует охотнику сказочную удачу. Потом в деревне эту "каменну ладонь"  использовали в качестве самого сильного

 

С.210

 оберега. В 1936 году ее выпросила местная продавщица, "когда ее судили… Она пришла к бабке-то (а дед уже умер), бабка-то боялась этой руки-то: – Дай, мне на суд идти, дак… Бабка и отдала. Они проворовались. Всех осудили, посадили, а ее (эту продавщицу. – Т.Щ.) и не осудили: она с этой рукой ходила, за пазуху клала". После этого случая за ладонью пришел уже Толька, который в драке, вместе с другими парнями, "помял" Митьку. Каменная ладонь и здесь не подвела: "Как они Митьку-то помяли, а его не осудили. У него (и сейчас), наверное, эта рука: больше некому…" (АМАЭ, д.1622, л.38-39. Архангельская обл., Вельский р-н, с.Благовещенск, 1988 г.).

Встречный, кем бы он ни был, может дать путнику дар, а может при правильном обращении сам рассыпаться  "кладом". Жители села Конецгорья на Северной Двине рассказывали, что возле поворота дороги к с. Клоново, что в нескольких километрах оттуда,  видели то мужчину, то женщину; говорили, что так показывается зарытый когда-то в этих местах клад.  "В Клонове, там вроде клад был. То мужчиной казался, то женщиной. Один раз только коровой показалось. Там гора, а на ней яма такая. Вот, говорят, клад и выходит. Это, может быть, монахи положили".  Встреча с такими мужиком или коровой может, по поверьям, обогатить путника, надо только знать магические слова: "Если скотиной покажется, - учат меня местные жители, - скажи: "Чур мой клад: мне половина и Богу половина". Правда, эта формула не всегда годится: "Если человеком покажется, то уж, говорят, нельзя чуркать, а то… а говорят, быдто, дак помрешь сама…" (АМАЭ, д.1623, л.61. Архангельская обл., Виноградовский р-н, с.Конецгорье, 1988 г.). Протянешь руку за подарком потусторонних сил, а они увлекут  к себе неосторожного путника. Встреча в дороге может обогатить путника,  но может и погубить, и обмануть (много рассказов о том, как уже открывшийся было клад вдруг уходит на глубину).

Договор и обмен

Непосредственно к мифологии "дара" примыкают обряды "договора" с нечистой силой, как средство стимулировать этот дар. В договорные отношения с нежитью вступали чаще всего "профессионалы" дорог:  охотники, рыболовы, пастухи, бортники (а затем и пасечники, перенявшие стереотипы бортнической лесной магии).

Обряд договора строился по схеме "обмена":  человек предлагал демону символическую жертву, ожидая в обмен некую ответную услугу. Охотник вешал на дереве первую убитую в новом сезоне дичь, которая предназначалась лешему, лесному хозяину,  – чтобы тот гнал в его силки птиц и зверей, которые представлялись его стадом, а сам леший - пас-

 

С.211

тухом. В наиболее древних – охотничьих – обрядах есть следы сексуального взаимодействия охотников с лесными женскими демонами, которые взамен даровали им богатую добычу.  В наше время наиболее известны пастушьи "договоры" с лешим (Морозов 2001, с.120 - 124; Щепанская 2001, с. 11).  Договор, как и просто вызов лешего, производился посредством специального ритуала. Одну из его модификаций описывает вологодский корреспондент Этнографического бюро кн. В.Н. Тенишева:  "Вызвать лешего, по мнению крестьян, очень легко… Стоит только прийти ночью в лес, где снять с себя нагрудный крест и закопать его в землю, а затем громко произнести следующую фразу: "Владыка лесов, у меня есть до тебя просьба!" – и леший тотчас же явится"(АРЭМ, д.194, л.3-4. Вологодская губ., Грязовецкий у.).   Подобные обряды использовались в охотничьей магии. Охотник, посвящая себя лешему, рассчитывал получить от него охотничью удачу:  просил загнать в его ловушки побольше зверя, в силья птицы и т.д. Описания ритуала подобного посвящения имеются и в наших полевых материалах. "Вот у дедка, – рассказывали мне на р.Устье, – были биси. А дедко-то уж был старый. Он тоже охотник был. Внук: "Дедушко, ты мне отдай бесенят". – "Ой, внучек, тебе этого, клятвы этой, не выдержать". – "Выдержу". –  "Ну, пойдешь в церковь, причастье (т.е. просфорку. – Т.Щ.)  принеси домой". Взяли, пошли в лес. Ружье взяли. Затесали сосну, а в затеску-то положили причастье. Отошли – целились из ружья (в причастие. – Т.Щ.). Внук вскинул ружье – а там Иисус Христос стоит распятый. Он бросил ружье, убежал. Дед ему вслед вскинул ружье, выстрелил – промахнулся. Внук прибежал, рассказал все в деревне. Пришли туда – а там дед мертвый лежит. Это его бесенята задушили" (АМАЭ, д.1622, л.15-16. Архангельская обл., Вельский р-н, 1988г.).

Смысл такого рода обрядов – как можно рельефнее показать и дать возможность пережить отречение от норм дома – переход на "ту", чужую,  сторону. Характерно демонстративное попрание символов дома и домашнего закона. В поздних обрядах (по записям XIX – XX вв.) это, как правило и в первую очередь, христианские атрибуты. Нательный крест перекидывается за спину, либо снимается и кладется под пяту, либо зарывается в землю. Из ружья стреляют в церковную просфорку или иконку (а стреляющий видит образ Христа или Богоматери). "Это – крест под пятку – дак ясно: нечистой силе отдаешься", – резюмируют сои собеседники на р.Ваге (АМАЭ, д.1570, л.22. Архангельская обл., Шенкурский р-н, с.Шеговары, 1987 г.).

Вообще для подобных обрядов характерна символика оборотности во всех ее проявлениях. К лешему обращается за помощью деревенская знахарка, идя на лесную дорогу искать потерявшийся скот: "Леший-лесной, пошутил – да отдай!". При этом она  не только перебрасывает за

 

С.212

спину крест, но и выворачивает наизнанку кофту, и переобувает на левую ногу лапти. Вернувшись, спохватывается: "Ой, – говорит, – не переоделась, дак пойду на поветь переоденусь". –  "Ета тетка к нам пришла, – говорят мне хозяева потерявшейся скотины, – так все на леву сторону было надето: и кофта, и все" (АМАЭ, д.1570, л.19. Архангельская обл., Шенкурский р-н, 1987 г.). К подобным же мерам выворачивания прибегают, как мы уже видели, и обычные путники, когда обращались к лешему с просьбою вывести их на правильную дорогу.

Обращает на себя внимание особая роль в этих обрядах левой стороны (руки, ноги и проч.), как "иной", "той" (за левым плечом, как известно, прячется бес).  В домашней системе поверий левая сторона несчастливая и опасная: споткнуться на левую ногу – к несчастью, левый глаз чешется к слезам, левое ухо – плохие вести получать и т.д.  В обрядах же вызова и контакта с нечистою силой значение ее противоположно. Собираясь на "встречу" с лешим, заонежский крестьянин открывает дверь дома левой рукой, в лесу левой ногой разрывает муравейник (кстати,  символ дома), левой рукой срезает вершинку березы и кричит лешему: "У-у-у-у!" (Лобанов 1997, с.97. Новгородская губ., Белозерский у., к.XIX в.).

Обряды вызова и договора с дорожной нежитью совершаются в "иное" время (ночью или на закате), по домашним представлениям, табуированное и страшное, и, разумеется, в "страшных" местах (места эти мы будем рассматривать отдельно).

Все атрибуты и построение ритуалов договора с нечистой силой обозначают  переход барьера: перемещение на "ту" сторону, в иной (понимаемый как оборотный) мир. Ритуалы подчеркивают принцип оборотности, демонстративно попирая основные символы дома, домашнего закона и образа жизни. Здесь важно то, что условием получения дара оказывается разрыв с прежними, домашними, ценностями и окружением.

Обман

Получить нужную вещь можно и путем обмана, что в пути позволительно, особенно если встречный оказался не совсем человеческим существом. А такая возможность, как мы помним, всегда существовала и моделировалась в многочисленных дорожных рассказах, от быличек и бывальщин до сказок-анекдотов: "Один мужик ехал мимо озера на коне верхом, – рассказывает мне жительница с. Медведь П.А. Пантелеева (1904 г.р.). – Выходит черт с озера, и мешочек серебра у его; кричит: – Мужичок, постой! Мужик остановил коня. – Мужичок, мне нужен конь. Давай поменяемся: я тебе серебро, а ты мне конь, – говорит черт. Поменялись. Черт хочет сдынуть (= поднять, сдвинуть. – Т.Щ.) коня, а разве

 

С.213

коня сдымешь? А мужичок хитрый – серебро крупное в карман сунул, а мелочь оставил. Черт говорит:  –  Давай опять меняться. Мужик отдал (мешочек. – Т.Щ.), сел на коня и ускакал. Черт и говорит: – Какой мужик оказался умный и сильный – коня поднял" (АМАЭ, д.1337, л.6. Новгородская обл., Шимский р-н, с.Медведь, 1982 г.). В сказках, анекдотах, реже в быличках  бывалый путник (солдат, кузнец и проч.) всегда обманывает встреченного в дороге (черта, лешего).

Но  стратегия обмана во многих сюжетах оборачивается насильственными действиями. В материалах Тенишевского бюро, присланных из Ветлужского у. Костромской губ. в 1898 г., имеется легенда об одном мельнике, который будто бы знался с лешим, который всегда выводил его из лесу и оказывал разные другие услуги. По-видимому, мельнику  надоела зависимость от своего лесного покровителя, и он не упустил случай избавиться от него. Однажды, заблудившись в лесу, он позвал лешака, которого называл уже своим "братом". Привел в свою избушку, накормил и спрашивает: "А штё, вы разе не умираете?" – "Да как не умираем. Бовше триста годов не живем". – "А штё, поди вот вас и бьют". – "Нет, бает, нас и можно убить одним способом". – "А каким?" – "Нет, не велено нам нашим набольшим сказывать". – "Ну, для меня-ту, скажи, ведь мы с тобой ровно братья, друг у дружки ницево не утайливали". – "Ну, так и быть, уж для тебя скажу. Слушай жо: в правой ноге в самой пяте у нас есятко одно хлипкое место, дак в ето место токо ткни иголкой, сразу и умрешь". Потом мельник так же узнает, как их хоронят, после чего они ложатся спать, и мужик расправляется со своим "братом" (АРЭМ, д.576, л.5). Вот и выясняется, что обман – один из способов  реализации  установки на насилие по отношению к дорожному знакомцу. Несколько смягченная форма силового взаимодействия.

Грабеж

По отношению к нечистой силе незазорен и прямой грабеж. В с. Благовещенск (на юге Архангельской обл., на р.Устье) мне рассказывали следующую историю:  "В Ирзеньге был мужик, он у водяного коров угнал". Говорят, что водяной выгоняет иногда своих коров на острова попастись. Если обойти стадо с иконой, то водяной не сможет к нему приблизиться, потому что крестная сила для него непреодолима. Мужик так и сделал: "Обошел с иконой, водяному и не забрать. Водяной долго потом ходил, просил: отдай коров! – Нет, не отдам".

Только вот имуществом, добытым "с той стороны" (это относится ко всему вообще, добытому в дороге) не всегда удается воспользоваться. Нужно еще уметь его взять – знать и совершить специальные обряды. "Ну, тот говорит: "Сумел загонить, да не сумел, говорит, подоить. Там

 

С.214

сколько в первый раз подоишь, столько и будет (молока у коров). Он нашел только ведро – ну, по ведру и доил…" (АМАЭ, д.1622, л.39. Архангельская обл., Вельский р-н, 1988 г.). Подобная стратегия по отношению к чужой собственности реализуется в разбое, сильно досаждавшем путникам на русских дорогах.

* * *

Итак, поверья о лешем, кладах и разбойниках задавали и обосновывали  несколько моделей предметного поведения в дороге. Основная из них - ограничительная: о потерянном не жалеть, с дороги вещей не поднимать. Противоположная стратегия - добыча (охотничьих и разбойничьих трофеев, клада и магических амулетов) - доступна только особо "хитрым" или "знающим" людям, т.е. обладающим магическими знаниями. Им открываются клады, они получают от встречного дар, обманывают его или вступают с ним в обменные отношения. Разбойникам, особенно их атаманам, также приписывалась способность колдовства. Условие доступа к материальным  богатствам дороги - переход коммуникативного барьера, самоидентификация с дорогой и  персонифицированными воплощениями ее сил, чаще всего с лешим. Одновременно -  разрыв с домашним миром: его ценностями и привычками. Этот разрыв символически выражается в действиях, направленных против Бога и культовых атрибутов, а также в запретах сексуального общения с женой, невестой (запрет не распространяется на тех, кого встретил в дороге).