Щепанская Т.Б.
//Радловский сборник: научные
исследования и музейные проекты МАЭ РАН в
С. 317
Эта статья написана по материалам поездок в деревни Винницкой волости Подпорожского района Ленинградской области в 2006 и 2007 гг. Почитаемое место, расположенное в пределах Озерского куста деревень, рассматривается с точки зрения его устроителей и хранителей, беседы с которыми, наряду с наблюдениями, легли в основу исследования. Предметом исследования стали не только традиционно-религиозные практики, концентрированные вокруг почитаемого места, но и система связанных с ним социальных ролей, которая обеспечивает трансляцию традиций народной религиозности (как один из аспектов коллективной памяти и локальной идентичности). Основной метод – исследование случая: детальное описание его с тем, чтобы выявить не только практики, но и связи между ними, что было бы полезно для создания модели функционирования подобного рода объектов.
Место, о котором идет речь, у местных жителей (всего Озерского куста деревень) известно как «Елка». Деревня Никулинская входит в Озерский куст деревень, в ту его часть, которая находится за озером от центральной д.Лукинская и называется у местных жителей Заозерье. В деревне всего несколько жилых домов, а зимой остается всего две семьи: пожилая мать с сыном и пожилая супружеская пара. В конце этой деревни, почти у выезда на дорогу в сторону с.Винницы, чуть в стороне от единственной улицы, ближе к озеру, видна рощица – верхушки нескольких крупных деревьев возвышаются над окружающей зеленью. К ней ведет едва заметная в высокой траве тропинка. По одну сторону – деревянное небольшое строение – это бывшая часовня, в которой еще в 60-х годах была небольшая торговая точка – «ларек», где торговали мукой и самым необходимым. Дальше, по другую сторону тропинки, видна ель, на нижней части ствола которой – окрашенный голубой краской ящик. Обогнув ствол, попадаешь в почти конической формы пространство, образованное пологом из еловых лап. Земля под елью лишена травы, это твердо утоптанный круг, если встать лицом к ели, на ее стволе видишь еще один ящик, выкрашенный в кирпично-красный цвет, с запором в виде продетой в две железные петли палочкой. Открытая дверца ящика образует подобие алтаря с несколькими иконами (деревянная и несколько литографий). С противоположной от него стороны полянки, слева, стоит скамейка, так что можно посидеть, обратившись лицом к иконам. Под елью в земле поросший мхом камень. Рядом с елью остатки большой березы, уже мертвой и сломанной.
Таким я
увидела это место в свой первый приезд, летом
С.318
куда можно войти одному человеку и помолиться (вдвоем уже тесно). Иконы перенесены в часовенку. В ящике на ели остались части деревянной отделки от иконы, свечки, монеты и обветшавшие полотенца – остатки приношений богомольцев.
Моей задачей было найти тех, кто «смотрит» за почитаемым местом, обеспечивая его функционирование как локальной святыни. Обычно в таких случаях обращаются к живущим неподалеку, т.к. именно у них приходящие спрашивают дорогу, и они как будто вынуждены рассказывать (а следовательно, обладать какой-то информацией) о святыне. В деревне Никулинская оказалось иначе. В большом обшитом голубой дранкою доме, куда я постучалась, живет пожилая женщина. Она не сразу согласилась со мною говорить, когда услышала, что я расспрашиваю о ели, высказывала недовольство тем, что сюда много «ходят» (хотя деревня пустынная, потому ч о лежит в стороне от дороги, добираются сюда обычно на лодке
С.319
через озеро). Как оказалось, женщина эта еще в годы войны (Второй мировой) переселилась сюда из соседнего Вытегорского р-на Вологодской обл., где также живут вепсы. К вопросу о миграциях: по ее словам, привыкнуть на новом месте было легко, потому что, как и в Вытегорском р-не, здесь также говорят на вепсском языке, те же самые обычаи, - моей собеседницей, по-видимому, переезд не переживался как коренное изменение места жительства, а скорее как вполне обычное перемещение между соседними кустами деревень или локальными группами (например, по замужеству), когда, в основном, сохраняются и прежние обычаи, и прежние связи.
Живя практически рядом с почитаемым местом, моя собеседница не поддержала разговор о нем, посоветовав обратиться к «Рае» и назвав имя человека, который устроил это место моления, пояснив, правда, что теперь он живет у дочери в д. Шондовичи – в противоположном конце Озерского куста деревень, километрах в семи от д. Лукинской. По сути, соседка все-таки выполнила определенную роль – выступила как проводник, направив меня к тем, кто знает больше.
Основателем
и устроителем почитаемого места единодушно называют Григория Степановича Левшакова (
Вот как описывает основание часовни нынешняя хранительница почитаемого места, Раиса: «Эта часовня – вот здесь партейцы сделали ларек. Муку привозили, что необходимо… Вот… дядя Гриша сделал ящик, и иконки все перенесли вот под эту елку… Меня тут не было. В этот ящик все было положено.». По ее словам, в старой часовне «много было хороших иконок, дак вот одингод какие-то мужики приезжали – забирали старые иконы… В Ленинграде где-то музей – дак вот они собирали» (ПМА, 2007). Было это еще до устроения молельного места у Елки. Из старых осталось только две деревянных иконы, которые и были помещены на ель. Одна из них – икона свв.Феодосия Тотемского и Александра Свирского.
В изложении Г.С. Левшакова события приобретают более легендарные черты. «Кто-то спустил – откуда-то пришла икона. Живая, ходячая. Я эту икону на елку положил. Не знаю, как и что. Вот это чудо было… А иконы, да все, дак – у меня достаны. Там часовня была, и после войны…
А в хозяйство брали вот туда иконы разные. Ничего там не было, а часовня там забита. В войну разбили и переделали и не разрешали молиться. А потом разрешили и стали Илье… Все разорено было. Елка сейчас стоит, елка? – Стоит. – Вот я… была… как живое существо! Чудо. Как живое,
С.320
там, на елке. Елка, а это я поставил между сучьями. Там молились. Поставил… предмет-то. Икона – как человек…
Икону прямо несло. – Водой принесло? – Воздухом. Так я взял и положил там в часовню в эту. Вот. Чудо, да. Вот чудо!. Вот чудо-то есть! Вот чудо было, чудо. Прямо чудо! Из… эта часовня на горе, а когда молиться, в Илью, спускались оттуда с иконками по берегу к озеру. Молились, купались, все… » (ПМА, 2006).
Явленная икона затем (еще во разорения) хранилась в часовне, а уже из этой часовни была перенесена на ель вместе с другими оставшимися после закрытия часовни и собирательской деятельности приезжих.
В рассказе основателя на первый план выходит легенда о чудесном явлении иконы будто бы принесенной по воздуху. Этот мотив так и не проявился в рассказе нынешней хранительницы места. Возможно, этот мотив был важен именно при основании, как фактор подтверждения святости места – и тем самым легитимации его устроения.
В рассказах обоих хранителей важен мотив закрытия и разорения часовни, стоявшей на этом месте, в годы Советской власти. Рассказ нынешней хранительницы более политизирован: она прямо указывает на «партейцев» (функционеров коммунистической, тогда правившей, партии) как инициаторов закрытия часовни. Она же указывает и на «ленинградцев», увезших иконы из закрытой часовни в неизвестный «музей». В ее изложении закрытие местной часовни выглядит как результат вторжения внешних по отношению к локальному сообществу сил или инстанций. Связь молений у ели с локальным самосознанием просматривается и в рассказе Левшакова, который отмечает, что если в церкви молятся по-русски, то у ели, бывает, и по-вепсски (на вепсском языке), здесь можно открыть ящик и просто поговорить со святыми.
Основатель более сдержан, но и он упоминает запрет молиться, подчеркивая, что люли стали молиться Илье, когда им разрешили. И в разговоре со мною он несколько раз повторял, что ничего плохого не делал, делал только хорошее. Говорил, что, видимо, за это Бог дает ему здоровье и долгую жизнь (подчеркивая милость Божию, Григорий Степанович все время преувеличивал свой возраст, говоря, что живет уже «сто» лет или «девяносто», - на момент разговора ему было около 88 лет): «Не эти часовни, похождение это – и меня бы давно не было. Я никого не обманывал никогда, только помогал».
В роли
хранителя длительное время выступал Григорий Степанович. Переехал он с семьей в
Заозерье в
«Я сюда приехала – ни к чему этому (т.е. к заботам о месте молитв. – Т.Щ.) не качалась, - говорит Раиса. – Вначале бабушка руководила,
С.321
потом она умерла –дядя Гриша стал (т.е., соорудив ящик для икон на ели, он не сразу стал исполнять функции хранителя – эта роль принадлежала его жене. - Т.Щ.)». Когда Раиса вышла на пенсию, Г.С. Левшаков переехал к детям, перед этим попросив ее заботиться об иконах: «Уезжал – принес мне это все: свечки, деньги (скопившиеся у икон приношения богомольцев, предназначенные для обустройства святого места. – Т.Щ.) принес, все. Говорит: теперь ты уже руководи, ты считаешься уже местная. Тридцать семь лет уже жили. Там праздновали – денег-то много, народу было…» (ПМА, 2007).
В функции хранителя святого места входит:
- хранение приношений (в основном, денег) и распоряжение ими – как правило, они тратятся на подновление и обустройство места молитвы, покупку икон, свечек и прочей богослужебной атрибутики;
- поддержание в порядке святого места;
- передача информации о святом месте приходящим, помощь им (например, проводить, рассказать легенды о чудотворной силе местных икон, о случаях исцеления).
В начале своей хранительской деятельности Раиса внесла вклад в обустройство места: попросила работавшего на «охотбазе» инвалида сделать новый ящик для икон. В старый (который теперь висит на внешней стороне ствола, со стороны улицы) сложила обветшавшие полотенца.
Перед Ильиным днем, когда ожидается стечение народа, Раиса выкашивает на подходах к ели траву, очищает полянку под елкой, переживая это как род молитвенного служения, поклонения Илье Пророку: «Вот у меня на Илью накошено - уже я взялася, Илье Пророку поклон сделала, что я все улажу, как положено».
Осенью
Подвизаясь в роли хранительницы почитаемого места, Раиса стала проявлять интерес к его истории – и постепенно становится также и хранительницей его легенд и связанных с ним обычаев, которые она бережно собирает.
С.322
От старожилов (сама она вышла сюда замуж) слышала, что комплекс сакрального места включает не только ель: «Бабушки еще говорили, что под елкой этой камень. Береза тут была – теперь тоже сломалась. Все у них с этой часовни, все перенесено – дак считается святя. Ну, камень – не знаю, особый – не особый. Бабушки – «мы, - говорят, - не привозили, ничего не делали, он вместе с елкой, вместе с березой был. Береза была хороша – видишь, уже сгнила».
Надо ли в этом видеть указание на то, что прежде ели молились у березы? Замечу, что в округе почитанием пользуются хвойные деревья: в д.Кузнецы (куст деревень Ладва) есть священная ель или сосна, где также, по словам выходцев оттуда, висят (или висели) иконы.
Прислушивается Раиса и к советам старых жителей по поводу того, как следует ухаживать за святыней, поскольку практики эти высоко ритуализованы и требуют соблюдения многочисленных правил и табу. Так, Раиса рассказывает, как перед тем, как перенести принесенные богомольцами полотенца и скатерти с ели в часовенку, она постирала все и хотела выгладить. «Но одна бабушка тут говорит: ни в коем случае нельзя гладить. Надо гладить – только своими средствами, а не утюгом». Приносимые вещи должны быть совсем новыми – иногда приносят прямо с бирками или бирки отрывают. Либо приносят сделанное своими руками, «домашнее» (в часовенке лежали льняные полотенца и скатерть из домотканины, украшенные плетенными и вязаными крючком кружевами).
Кроме ролей основателя (она приписывается тому, кто сделал материальную атрибутику святого места – устроил часовенку, сколотил крест или ящик для хранения икон, как здесь) и хранителя, упоминается еще роль того, кто ведет службы – читает молитвы. В некоторых случаях этот же человек выполняет и функции старца, исповедника, советчика – приходящие сюда помолиться рассказывают этому человеку о своих горестях и болях, чтобы получить духовное наставление. Обычно такой человек живет возле святого места, нередко это нищий, одинокий человек, которому специально устраивают здесь жилье (келью, землянку, пещерку и т.д.). В описываемом случае вспоминают о некоей женщине, которая жила при часовенке. Григорий Степанович, когда я спросила, кто читал молитвы у ели, пояснил: «Тут сперва, так были специалисты, один был. А одна тетка была, бабушка – ее кормили в этой часовне, (что) на елке. Там оставляли. Она читала молитвы. А я молитвы мало знаю: «Отче наш», да «Богородице…»
В д. Никулинской всего несколько домов, довольно далеко отстоящих друг от друга. Зимой, как сообщила Раиса, здесь остается только две семьи постоянных жителей. Остальные – «дачники»: так здесь, как и во многих других местностях сельской России, называют людей, постоянно проживающих в городе, купивших дом в деревне и приезжающихъ сюда, как правило, только на лето, иногда еще на выходные. Правда, некоторые из «дачников», выйдя на пенсию, остаются жить в сельском доме постоянно. В Заозерье, в доме
С.323
как раз рядом с домом Раисы, я встретила «дачников» - жителей Санкт-Петербурга, которые уже более десяти лет назад купили дом в этой деревне. Со мной говорили мужчина и женщина (вероятно, хозяева дома) и их гость, также петербуржец. Мужчина, хозяин дома, проявляет интерес к местной святыне. Он передает легенду, которую, как говорит, почерпнул из книжки: будто часовенка в д.Никулинское была поставлена на месте, куда упало колесо от колесницы св.Илии Пророка. «Это мог быть только метеорит», - комментирует он. Однако, местные жители ничего не знают об этой легенде, которая для них сегодня незначима. «Дачник» же именно с нее и начал рассказ о часовне и елке. Возможно, легенда относится к лежащему у подножия ели камню, о котором говорили Раисе местные старушки. Обращает на себя внимание обстоятельство, что приезжий городской житель перекодирует местный локальный символ, вписывая его уже в городской дискурс (где сакральное связывается с космическими явлениями – метеориты, космос и т.п.).
Мужчина подчеркивает свою готовность позаботиться о святом месте – но его предложения связаны с выходом за рамки локального мира этой деревни: он говорит, что предлагал местным жителям написать письмо с ходатайством об открытии часовни, помощи в обустройстве – и даже вызывался отвезти его в соответствующие властные инстанции (районные или областные), но жители его не поддержали. Затем предлагал им отдать иконы на реставрацию – у него есть знакомая женщина – профессиональный художник-реставратор, готовая приехать в деревню сама, так что не надо даже увозить никуда икону; но также не встретил энтузиазма. Можно предположить, что его предложения не вписываются в традиционную модель отношения местных жителей к святыне именно потому, что выходят за рамки локальности, а вокруг местной святыни концентрируются именно локальные практики и самосознание, с которыми эта святыня неразрывна.
Подводя итог, можно охарактеризовать комплекс локальной святыни как точку притяжения социальных практик, ролей и дискурсивных схем, вместе составляющих структуру локальной памяти и основу для поддержания местной идентичности. Интересно отметить, что все люди, выполняющие ключевые функции в этой структуре, оказываются не вполне местными: не является ли обустройство и забота о местной системе памяти одной из форм адаптации пришлых в местное сообщество? Забота о святыне предполагает и повышенное внимание к местным традициям и обычаям, а обязанность их соблюдать приобретает сакральное подкрепление. И в то же время, человек при святыне остается посредником между местным сообществам и теми, кто приходит поклониться святому месту (поскольку заветы, как одно из оснований для поклонения, предполагают хождение – т.е. поиск святыни в некотором отдалении от места постоянного жительства).