В настоящей статье предпринимается описание форм социальной активности молодежи в антропологической перспективе. Все многообразие форм молодежного активизма мы намереваемся разложить на сопоставимые элементы - витальные практики - и описать в терминах репродуктивного, силового, питейного, пищевого, территориального поведения. Такой подход позволяет обнаружить в калейдоскопическом разнообразии проявлений молодежного активизма - политических, правозащитных, экологических, спортивных, досуговых и проч. объединений - определенные закономерности, которые проявляются как раз на уровне практик и их интерпретации. Представленные в статье материалы дают возможность по-новому увидеть процессы социализации, самоорганизации сообществ, а также символизации и реализации лидерства.

Что лежит в основе консолидации молодежных сообществ? Каким образом молодежная среда распадается на множество течений и группировок? Что их разделяет и объединяет: цели? Идеологии?

Идеологическая индифферентность

Приведем выдержки из отчетов (опубликованных в анархо-прессе) о двух съездах анархических организаций.

Леворадикальное издание "Трава и воля" сообщает, что в сентябре 1998 г. в Москве, "на люберецких щебневых карьерах" состоялось мероприятие под названием "2-й Основополагающий Смыслоопределяющий слет ДвУРАК". После ряда театрализованных акций и попойки "была намечена программа действий Движения. Правда, из-за плотного угара никто впоследствии так и не вспомнил ни одного ее пункта".

5-7 сентября 1998 г. в Москве прошел очередной съезд АДА (Ассоциации Движений Анархистов), где присутствовали участники и гости из Железногорска, Липецка, Москвы, Санкт-Петербурга, Казани, Волжского и др. С точки зрения рядового участника все событие выглядело следующим образом: "Интересно, что никто к съезду не готовился, ни у кого не было никаких предложений и т.д. …Результат - все вопросы решались спонтанно… ничего конкретного так и не решили: "Действовать каждому самому по себе и в зависимости от обстановки", - решение съезда".

Это фрагменты внутреннего дискурса анархо-организаций. Характерно, что в отчетах подробно описываются театрализованные акции, попойка на корабле, панковски мрачное место проведения съезда (щебневые карьеры в Люберцах) и его атмосфера - полная спонтанность, ничего конкретного, а главное - "плотный угар". Зато демонстративно акцентируется незначимость программ, идей, решений. Такое отношение к идеям и целям здесь норма и имеет свое определение - апофигизм или совсем ненормативное - по…уизм, являясь элементом жизненного стиля, отклонения от которого среда готова корректировать: "Если бы было по-другому, как по телеку, - пишет участник съезда АДА, - я бы просто выпил и чего-нибудь отчебучил" (обратим внимание на анархистский по стилю способ коррекции).

Перед нами проявление феномена идеологической индифферентности, чрезвычайно характерной особенности молодежного активизма. Те или иные его проявления обнаруживаются в большинстве исследованных сообществ, как политических, так и, тем более, неполитических. Члены молодежной организации ЛДПР, по наблюдениям М.Соколова (см.статью в этой книге. -- Т.Щ.), формулируют "партийные идеи" порой прямо противоположным образом, причем такой разнобой не встречает противодействия со стороны руководства партии, а скорее поддерживается. Вполне беспечны в вопросах идеологии питерские национал-большевики. Социолог, несколько месяцев наблюдая изнутри их сообщество, затрудняется точно ее определить: "Они… – “право-левые”. Нет, по внутреннему статусу они вообще – в большинстве своем вообще нет никаких убеждений. Ладно, просто вот – тусовка… Вот у меня с девочкой интервью замечательное было… У них совершенно сознание не развито. У этой же девушки спрашиваю: - Ну ты книжки читаешь? – Нет у меня времени книжки читать, потому что только книжку открою – друзья приходят…" Не может разрешить ее затруднений и А.Гребнев, лидер питерских национал-большевиков, который, похоже, вовсе не в идеологии видит динство своей партии: "Здесь куча людей с совершенно разными представлениями… Кто-то по убеждениям более правый, кто-то более левый. В общем-то люди разные… Или он просто фашист, или просто коммунист. Идеология у нас достаточно широкая, и люди как-то уживаются". Наблюдая повседневную жизнь петербургских скинхэдов, молодые исследователи отметили феномен "несоответствия между декларируемой идеологией и реальным поведением… К примеру, ценность, которую можно условно обозначить как “здоровье нации”, активно декларируется, но в то же время очень часто имеют место такие модели поведения, как коллективное и индивидуальное распитие спиртных напитков (преимущественно пива), которые могут быть направлены на что угодно, но только не на достижение вышеупомянутой ценности". Подобное несоответствие идейных установок и поведения отметила и А.Топорова, наблюдая повседневную жизнь питерской ячейки НБП. Идеология явно не единственный (возможно, и не главный) фактор, формирующий поведение. Неполитические (напр., сорокоманы, система) или неформально-политические группировки (анархисты) порой прямо отрицают наличие у них идеологии или постулируют идейный плюрализм как основу своей платформы.

В целом, выясняется, что лишь немногие в каждом из сообществ способны связно изложить его идеологию, так что ее вряд ли можно рассматривать как действительно консолидирующий фактор. Возможно, реальные факторы вообще не проговариваются и даже не осознаются, тем не менее, могут быть реконструированы аналитическим путем.

Факторы единения.

Обратимся к высказываниям самих членов и лидеров описываемых сообществ. Что их привлекает в сообщество? В каких терминах они описывают групповое единство?

НБП (Национал-большевистская партия Э.Лимонова). В беседе с молодым социологом лидер питерского отделения НБП А.Гребнев идеологические проблемы обсуждает без особого интереса, а когда пытается изложить свои взгляды, тут же переходит на проблемы стиля жизни: "Убеждения я практически не менял. Я всегда хотел жить так, как я хочу... Это жизнь с той идеологией, которая порождает в тебе нормальные мужские желания... Про идеологию партии я могу тебе рассказать. Ну, какие у тебя вопросы?" - говорит он интервьюеру. - "Программу тебе я пересказывать не буду, лучше дам прочитать... Я воспринимаю партию как построение общества нормальных людей..." Говорит о том, как пришел в НБП от панков, привлеченный радикально-"злыми" по тону публикациями в партийной газете "Лимонка". В его восприятии НБП главное – маскулинность и активизм. Иными словами, привело его сюда скорее стремление к реализации определенного стиля жизни, чем идеи (точнее, он идеи определяет в понятиях стиля): "Есть как бы стереотип – “что должен делать НБП-шник”: ну вот НБП-шник должен иметь много женщин; пить много водки, быть готовым в любой момент кого-то заколбасить (т.е. избить. - Т.Щ.)". Сорокоманы видели в "Сороке" сообщество "близких по духу”: "То есть единение - не знаю на какой почве; близости - не близости, а вхождения в круг каких-то людей, отличающихся от всех остальных". Литературные объединения. Молодые поэты, выбирая для себя и посещая то или иное поэтическое объединение, говорят фактически о том же: “Для меня всегда крайне важна атмосфера в любой “команде””. Футбольные фанаты видят смысл своей общности отнюдь не толоько в футболе (как общей ценности). Настоящий фанат – не всякий болельщик, а тот, кто ездит на выезда (т.е. в другие города на матчи любимой команды) и участвует в фанатских войнах. Эти формы времяпрепровождения оказываются едва ли не более важными составляющими идентичности, чем сам футбол. Фанаты и журналисты замечают, что "часто, добираясь до конечного пункта своего вояжа, эти гастролеры считают дело выполненным и отмечают событие при помощи грандиозного количества горячительных напитков, что в конечном итоге приводит их в вытрезвитель. О футболе в таких обстоятельствах и не вспоминают". Ряд сообществ определяют себя посредство телесных практик, приобретающих характер культовых. Их самоназвание фиксирует прежде всего телесный облик: скинхэды, они же лысые, бритоголовые; наоборот, волосатые (хиппи) или телесные практики: нудисты (от nud - обнаженный); качки (те, кто занимается культуризмом - накачиванием мышц), лесбиянки и геи.

Можно заметить, что в качестве объединяющих факторов указывают особенности жизненного стиля, "отличающие" людей и атмосферу данного сообщества от "всех остальных". Возможно, в урбанизированном мультикультурном социуме стиль становится более значимым, чем идеология, фактором консолидации. Особенно это заметно в молодежной среде. Конкретизируя понятие стиля, чаще всего указывают специфику витальных практик: силового, питейного, репродуктивного поведения, а также внешнего облика - телесной культуры.

Фактор размежевания.

С другой стороны, различие жизненных стилей становится фактором размежевания, даже несмотря на наличие общих идей. Приведем в качестве иллюстрации рассказ члена партии МХД об одной совместной акции нескольких молодежных движений и организаций. Наличие общих идей (экологической и антиармейской, разделяемых всеми участниками) позволяло надеяться на успех акции.

Экологический лагерь в Воронеже, лето 1998 г.. Совместная акция протеста против строительства новой АЭС в Воронеже, прошедшая летом 1998 г., - пример межгруппового взаимодействия. Инициаторы - СПС (Свободный профсоюз студентов) и СоЭС (Социально-экологический союз, организация, наследующая идеологию "Новых левых"). Участвовала молодежь как левой (анархисты, радикальные комсомольцы - РКСМ(б), радикальные зеленые), так и правой (МХД - Молодые христианские демократы, "Яблоко", ДВР) ориентации. Акция, кроме непосредственно протестной, преследовала еще и другую задачу: консолидировать молодежное движение вокруг экологических лозунгов. По мысли устроителей, "экология - она всех должна как бы объединить…" Все съехались в Воронеж, но объединения не получилось. Участник, член МХД (т.е. перед нами "взгляд справа"), называет следующие факторы нестыковки.
Территориальное разделение. Молодые либералы в большинстве своем "как-то сразу откололись, не захотели общаться очень активно. Ну, идея (объединения. - Т.Щ.) в общем-то провалилась". Объясняет: "Вот у них (т.е. анархистов. - Т.Щ.) сам образ жизни немножко другой… И вообще условия проживания там были несколько различны". Левые, в осн., анархисты, прибывая, по своему обыкновению, самыми неформальными способами - по трассе, на электричках, - устроились в актовом зале рядом с местом мероприятия. Спали в этом актовом зале в спальных мешках. Правые жили "в комфортных условиях" у соратников - членов местных отделений правых партий, с которыми заранее обо всем договорились.

Организация акций. Продолжая о различиях в образе жизни, мой собеседник конкретизирует: "А другой он тем, что они (т.е. левые. – Т.Щ.) пытаются - чем больше, тем лучше - вот противопоставить себя обществу. Ну, когда можно реально провести, например, ту же самую акцию, подав это уведомление, никаких проблем не испытывая, им обязательно нужно, чтобы их забрали в милицию, вот чтобы показать…" Это обстоятельство оказалось травмирующим для законопослушных правых. "А потом акция была - и забрали всех (смеется). Забрали абсолютно всех, то есть там - правых, левых…" - "А как чувствовали себя правые… во время этой акции - естественно?" - "Нет, очень неестественно. Они себя чувствовали скованно ужасно. Потому что, во-первых, акция была несанкционированная, а они привыкли, если что-то делается, - обязательно посылать уведомление, все предупреждаются. А здесь наоборот - вот как бы они уже изначально поставили себя в противовес существующей власти - ну, радикально поставили, - а они не привыкли к этому. Поэтому они как бы так в сторонке стояли, что-то вот…". Совершенно разные организационные культуры.

Внешний вид. Затрудняли взаимодействие некоторые внешние атрибуты. Акция называлась "Марш Мутантов": надели противогазы и пошли к памятнику Ленину у здания Администрации. В роли мутантов левые выглядели вполне естественно, шокируя не только прохожих и администрацию, но и своих правых попутчиков: "У них вид совершенно особый - они как бы одеваются-то (смеется)… одежда у них совершенно как бы неформальная абсолютно. У них все рваное какое-то, вот, как будто вот из помойки люди вылезли. Но это не значит, что одежда грязная - а вот общий вид человека, общий облик вот формировал такое…" Правые "в сторонке стояли", противогазы на себя надевать не спешили и чувствовали себя неуютно. В целом акция прошла, пресса среагировала, задержание в милиции прошло без последствий, "но осадок все равно какой-то остался вот неприятный".

Питейная культура. Обратная поездка вместе с анархистами этот осадок усилила. – "Почему?" - "Да потому что они еще дебош устроили в поезде, когда ехали… Мы вот вместе с ними в вагоне ехали, ну они там нажрались все как скоты, как свиньи, начали там такие беспределы там вытворять… Ну и все: они там напились, и их всех выгрузили, не помню, в Мичуринске или в Рязани - просто всех. Они там морду друг другу хотели набить вначале…". Последняя капля, завершающий аккорд.

Говоря о "провале" объединительной попытки, мой собеседник концентрирует внимание на различиях между либеральной и анархической молодежью в манере пить, спать, одеваться, вести себя в поезде и во время акции - т.е. в образе (точнее - стиле) жизни. Опыт совместной акции - внешне вполне удавшейся - оказался травмирующим именно из-за стилевого несоответствия. Есть целый ряд идей, объединяющий разные молодежные сообщества. Тем не менее, это не ведет к слиянию и даже эффективному взаимодействию группировок: основным фактором является вовсе не идея. Сходство или различия в стиле жизни - в области витальной культуры - представляется (прежде всего, самим членам молодежных объединений) более актуальными.

Итак, молодые люди практически во всех группировках, тусовках и партиях, не сговариваясь, демонстрируют идеологическую индифферентность, в то же время акцентируя стиль жизни (и прежде всего телесную культуру) как определяющий фактор внутригрупповой идентичности и межгрупповых связей (объединения или раземежевания). Следовательно, изучение стилевых особенностей может иметь едва ли не большую прогностическую (для оценки, напр., перспектив объединения/разделения конкретных партий и движений или вектора их миграции в политическом поле) значимость, чем анализ провозглашаемых идей и ценностей. Поэтому далее мы сосредоточим внимание на витальных, в первую очередь, телесных практиках (репродуктивных, силовых, пищевых, рекреативных и проч.) - имея в виду, что нам важна их коммуникативная роль: место в самоорганизации и взаимодействиях сообществ. В определенном смысле стиль и есть область преобразования витальных стратегий в коммуникативные. Но прежде очертим концептуальную схему описания.

Несколько слов о концепции "социального проявления" тела.

Витальная культура молодости может быть понята в рамках концепции “социального проявления” тела.

Молодость - время социального самоопределения, имеющего, в частности, телесное измерение: в этот период тело человека "проявляется" в социальном мире. До тех пор оно скрыто, "невидимо" - потому что несамостоятельно и лишено ряда основных способностей взрослого тела, прежде всего репродуктивной. Детство для социума бестелесно - бесполо, бессмертно (лишено права на смерть, травмы, болезнь: ср. в сообщениях СМИ о разного рода катастрофах отдельно указывают, сколько "в том числе" пострадало детей, - как о том, что еще сильнее, чем сам факт катастрофы, нарушает порядок вещей). Телесные функции (формирующиеся силовая, репродуктивная и пр.) блокируются социумом посредством системы табу. Молодость - время проявления тела в социальном пространстве: обретения им социальной значимости, а следовательно - видимости и свойств, витальных функций (от силовых до репродуктивных), - которые затем предъявляются социуму. По существу, речь идет о телесном измерении процесса социализации.

Конкретные практики молодежных движений: в своем большинстве укладываются в концепцию "социального проявления" тела. Тогда внутригрупповые процессы можно представить как "формирование" тел в соответствии с нормами данной субкультуры, а публичные акции - как их размещение в социальном пространстве (освоение территории). Замечу, что это не только наша абстрактная описательная схема: именно так - в терминах формирования ("нового рождения", "перерождения", "совершенствования", "украшения" и т.п.) тела процесс описывается в собственно внутригрупповом дискурсе. Мы просто воспроизводим аутентичную для изучаемой среды (может быть, вообще для обыденного сознания?) систему видения и вербализации социальных процессов как “телесных” или в терминах телесности. Телесные практики интересуют нас постольку, поскольку играют в описываемых сообществах знаковую роль и, следовательно, важна их интерпретация во внутригрупповом дискурсе (фольклоре, саморефлексии членов молодежных объединений). Поэтому в нашем анализе мы будем опираться в основном на фольклорные (под которыми понимаем стереотипно-нормативные для данной среды) тексты, производимые и транслируемые в рамках молодежных сообществ.

Итак, начнем с процессов внутригрупповых процессов. Рассмотрим функционирование молодежных сообществ как совокупность форм телесного - репродуктивного, силового, пищевого (в том числе питейного) поведения. Наша задача выяснить их роль в процессах самоорганизации и внутригрупповой коммуникации.

Формирование и маркирование тела.

Принадлежность к тому или иному молодежному сообществу во многих случаях переживается их членами как приобретение новой телесной формы, модификация собственного тела в соответствии с нормой (эстетической, физической) сообщества.

В жизни многих молодежных объединений заметную роль играют разного рода формирующие практики: накачивание мышц (любера 1980-х, скинхэды и прочие качки) и занятия силовыми единоборствами (те же плюс неоязычники, разного рода военно-исторические клубы); обнажение (нудисты), похудание и голодание (экстрасенсы и адепты восточных единоборств), демонстрация сексуальной ориентации (лесбиянки, геи). Тело как будто заново создается: конструируется, лепится, обретая не только социальное, но и новое физическое бытие. Воспроизведение группового телесного образца становится важным элементом идентичности. Разные направления молодежной культуры формируют совершенно различные тела - уже здесь заметно размежевание.

Можно заметить две ярко выраженные тенденции в формировании телесного облика: наращивание мышечной массы (маскулинно-атлетический телесный идеал) - и, напротив, ее минимизация (бесплотно-аскетический, связанный с пацифистской жизненной ориентацией, бесполый). Речь идет именно о маскулинном и бесполом (а не феминном в точном смысле слова: некоторые признаки феминности у тех же хиппи только обозначают сглаженность мужских черт, а не женственность в общепринятом смысле) вариантах телесности. Иными словами, в большинстве сообществ регулируется в первую очередь мужской облик, и речь идет о разной степени выраженности маскулинного комплекса: от гиперболически демонстративной до почти полностью нивелированной. Женские роли "достраиваются" как дополнительные к мужским и регламентируются в гораздо меньшей степени.

Прическа. Едва ли не самое большое внимание в процессе формирования тела уделяют прическе, преимущественно мужской. Здесь два направления: отращивание длинных волос у мужчин и, наоборот, экстремально короткая стрижка. Длинные волосы – хайр (от англ. hair – волосы) обычны в среде индеанистов и ролевиков, нередки - у сорокоманов, анархистов, некоторых "зеленых", отличая пост-хипповское направление молодежной культуры, с ее несколько феминной ориентацией, культом "природы", "естественности" ("никаких ножниц: волосы растут - и пусть растут!") и "свободы" ("во все времена стригли только рабов!"). Другое – “маскулинное” – направление молодежной культуры отличают варианты короткой стрижки: бритая голова (скинхэды, от англ. skinhead: букв. кожаная голова - бритоголовые), выбритые виски (современные панки), иногда дополненные невыстриженным, окрашенным в яркие цвета гребнем вдоль продольной оси головы (панки 1980-х) и просто очень короткая стрижка (популярная у нацболов, а среди женщин – у лесбиянок, считающих ее своим опознавательным знаком).

Стоит отметить, что короткая стрижка или бритье голов у мужчин практически всегда коррелирует с декларируемой агрессивностью (национал-почвеннического толка или вообще без идеологического обоснования), так что фактически является ее знаком.

Лицо. Процесс формирования затрагивает и лицо, оформление которого и само выражение имеют знаковый смысл во многих молодежных сообществах. Именно по выражению лица часто отличают "своего" от "чужого". Скажем, хиппи во время путешествий по трассе устраивается на ночлег в другом городе. Ищет на местной тусовке таких же людей, пипл: "Вначале в глаза смотрю, а потом уже на все эти феньки… Узнаем – по улыбке…" (СПб, 1987 г.). Граффити Ротонды фиксируют хипейский стереотип взгляда - отрешенного, нежного, неопределнно-печального: "Есть глаза у него – в них волшебная сказка…" "И стареющий юноша в поисках кайфа лелеет в глазах своих вечный вопрос". "Взгляд, уводящий в свою реальность" и т.д. (Ротонда, 1987-88 гг.). В сообществах "стриженных" (от панков до скинхэдов) популярны устрашающие гримасы с демонстрацией зубов и угрожающего выражения лица. Н.Нартова говорит о знаковой роли взгляда и в среде питерских лесбиянок: "Респондентки отмечали особый взгляд, когда девушка заинтересованно смотрит на других девушек".

Итак, молодежная культура направленно формирует тело (обозначает его формирование - появление) для социума. Наибольшее внимание уделяется при этом формированию мышечной массы и головы - ее силуэта (посредством прически) и отдельно лица, взгляда.

Маркирование тела.

Отдельно отметим популярные практики маркирования тела (посредством татуировки, росписи, просто украшения), посредством которых тело обретает знаковость, а тем самым значимость для окружающих, т.е. становится социально "видимым", проявляясь в социальном мире.

Пожалуй, наиболее заметный способ маркирования тела - татуировка, тематика которой часто указывает групповую принадлежность своего обладателя. Скинхэды татуируют на плече или гладкой коже головы изображение черепа или подобие свастики (паука). Национал-большевики Э.Лимонова - гранату "лимонка" на плече или предплечье. Их газета "Лимонка" проводит "Конкурс партийной татуировки", публикуя те из присланных эскизов, которые лучше всего воплощают не столько идеологию национал-большевизма, сколько его стиль. Два характерных примера. Первый: изображение отвратительного вида девчонки, зубы выпали, голова в целом лысая, но в стороны торчат две косички. На ногах нацболовские тяжелые ботинки. На платье на груди - серп и молот. Из-под платья видны трусы, хорошо обрисовывающие то, что под ними. В руке огромный тесак. Подпись: "Для представительниц прекрасной половины НБП. Символизирует хорошее чувство юмора и решимость "завалить". С праздником, девочки!" Второй: изображение лохматой головы - в зубах нож, на груди крест. Подпись: "Тату для нацболов, исповедующих православие - религию не слабых и покорных, а пламенную Веру в русский Джихад! Аминь!" Отметим, что и у скинов, и у нацболов в их основе - символика насилия (граната, свастика, череп, тесак, нож в зубах); комментарии к изображениям не оставляют сомнения в их значении. Присутствует также сексуально-генитальная символика. Пока мы никак это обстоятельство не интерпретируем, а просто отметим: смысл его прояснится позже.

Сама процедура татуировки несет в себе символику насилия и боли, становясь элементом посвятительного испытания. Показателен эпизод нанесения татуировки шестнадцатилетней девушке - члену питерского отделения НБП. Мы приводим его в описании молодого социолога А.Топоровой, которая в течение нескольких месяцев находилась в тесном общении с членами этой организации:

""Лимонка", "лимонка" на плече. Я даже присутствовала при том, как девушке накалывали. Происходило у Гребнева на квартире… Машинкой. Вот этой, не которая как бор-машина, а в виде ручки накалывали черной тушью, переводку… Ну, естественно, она пила "анестезию", а все – за компанию... При мне происходило… При этом я… говорила: - Ксюша, Ксюша, ну ты подумай, что ты делаешь, это же на всю жизнь! – Она говорила: - Ну и что, партия – это на всю жизнь!.. Вот. Это как бы такой момент, важный момент, что вот… Гребнев сказал, что: - Вот правильно, что на всю жизнь. Если человек просто потусоваться, он так не сделает. А если, говорит, он сделает, то это как бы… испытание. У меня просто был шок, когда я на все это смотрела, с татуировкой. Кровища льется, антисанитарные условия, ей 16, пойдет на всю жизнь. Она держалась, она не могла при этом показать. Может, ей и было больно, но не показывала. Потому что при этом те, которые ей сделали, ей говорят: – Выпей еще водки, и усни… И вот она выпила это и свалилась; ей докололи, она допила и свалилась спать…"

Описываемый эпизод произвел на очевидицу неизгладимое впечатление, а наша задача - его семантический анализ. Маркирование тела групповой символикой должно обозначать принадлежность к группе - именно телесную принадлежность: тело тем самым отдается во власть группы. Поэтому важно не показать, что больно, - т.е. продемонстрировать готовность тела претерпеть даже боль: сильный знак принятия власти группы. Именно это значение, отметим, оговаривается самими участниками, прежде всего групповым лидером (воплощающим эту власть). Отметим еще, как девушку спаивают водкой, так что она теряет власть над своим телом: "выпила и свалилась", - превращаясь в пассивный объект группового воздействия.

Семантика боли очевидна и в некоторых других практиках маркирования тела, таких, как пирсинг (прокалывается кожа и туда вставляются украшения - колечки, шарики, палочки и пр.) или скарификация - нанесение шрамов ножом или раскаленными предметами, причем порезы (ожоги) наносятся по определенному рисунку и представляет собою настоящее клеймение. Встречается также плетение кос из полосок кожи, сначала отделенных от тела, а после переплетения вживляемых обратно. Смягченная и самая распространенная форма такого типа декорирования тела - ношение многочисленных сережек (отличительный знак лесбиянок - несколько сережек в правом ухе).

Пирсинг и скарификация наиболее характерны для панк-культуры, вообще акцентирующей отталкивающий натурализм боли, телесного разрушения и разложения. Болевая символика, впрочем, сочетается с сексуальной. Например, металлические украшения вставляют чаще всего в интимных местах и эрогенных зонах: говорят, что это доставляет особое сексуальное удовольствие и новые ощущения как их обладателю, так и его партнеру. Опять отметим сочетание значений "насилия/боли" и "сексуальности" в практиках маркирования тела.

Соотношение того и другого неодинаково в различных направлениях молодежной культуры. Акцент на насилие/боль, разрушение, нарушение целостности тела характерен для панков и пост-панковских субкультур (и скинхэды, и национал-большевики обнаруживают, нередко сами указывают, связь с панк-культурой). В сообществах, близких по стилю хиппи, а также богемных кругах маркирование тела не менее популярно, но тяготеет к минимизации боли. Татуировки наносятся в тату-салонах с обезболиванием, изображения усложняются, семантика боли утрачивается или затушевывается прихотливостью художественных образов. Часто вообще обходятся без уколов и надрезов, ограничиваясь росписью тел специальными красками, вываливанием их в перьях, пигментах и проч., что воспринимается как художественный перфоманс (от англ. performance - представление, постановка). Зато тела эти почти обязательно полностью обнажены. Сексуальная символика здесь выступает на первый план.

Подводя итог теме маркирования тела, сформулируем: тело помечают знаками принадлежности к группе и - непринадлежности социуму, который жэти знаки обычно шокируют. Иными словами: выводится из-под власти социума и передается во власть группы.

Впрочем, таков смысл маркирования тела для внешнего наблюдателя или группового лидера. А для самого обладателя тела?

Можно посмотреть и по-другому: тело маркируется знаками агрессии и сексуальности - базовых телесных функций (именно тех, что более всего социально значимы: функции, выходящие за рамки одного тела, связывающие его с другими). Обозначается способность (и утверждается право) тела осуществлять эти функции. Вероятно, именно этот смысл - демонстрации социальных потенций тела - значим для непосвященного в идеологические тонкости большинства участников акций.

Остается вопрос: почему или каким образом знаки витальных функций становятся групповыми символами? Не потому ли, что эти функции играют консолидирующую роль, опосредуя образование сообществ и поддержание групповой сплоченности?

Общая стратегия социального "проявления" тела реализуется не только в практиках формирования его внешнего облика, но и в "открытии" его основных витальных функций: репродуктивной, силовой, пищевой и т.д. Значительная часть групповой активности состоит в демонстративном, публичном проявлении этих функций, а еще больше - дискурсе на эту тему. Сообщество задает определенные правила телесных отправлений, формирует тот или иной культурный стереотип их реализации.

Заметим, что чаще всего акцентируются такие телесные отправления, как сексуальность, насилие и боль, трапеза и питие, испражнение и разложение, безумие и смерть. Это как раз те функции тела, которые позволяют ему выйти за свои собственные рамки, обеспечивая связи с другими, распространяясь в окружающий мир и тем самым приобретая коммуникативный смысл (смерть и безумие воспринимаются и мифологизируются в рассматриваемой среде тоже как "выход", освобождение из телесной оболочки).

Репродуктивность.

Репродуктивная самоидентификация (выбор и демонстрация репродуктивной роли) - одна из основных составляющих групповой идентичности. По этой же линии проходит и межгрупповое размежевание. Можно наметить несколько моделей репродуктивного поведения, типичных для молодежной субкультуры: отказ от пола; экспериментирование; гиперболизация признаков пола.

Символическая бесполость.

Неопределенность репродуктивного статуса, непроявленность сексуальной функции тела реализуется в различных формах демонстрации “бесполости”, отказа от пола. Наши материалы фиксируют две его формы: (а) унификация признаков пола на уровне внешнего облика и поведения или (б) аскетизм, табуирование всей репродуктивной сферы.

Целый ряд сообществ культивируют аскетизм: демонстративный отказ от сексуальной активности. Эта практика характерна, в основном, для организаций (политических, религиозных) и в их дискурсе связана с “отдачей себя без остатка общему делу”. В качестве примера приведем "революционный аскетизм" комсомольцев (речь идет о ЛО РКСМ).

Девушки, составляющие около половины участников разнообразных комсомольских мероприятий, по словам одного из бывших комсомольцев, во время их "даже более активны, чем молодые люди… На митингах они старались поддерживать стереотип этот "комсомолки 20-х годов" - в кожаной куртке, в юбке до колен и в косынке, но не красной, но завязанной по тем модам". И почему-то добавляет: "Мне кажется, у них просто не было личной жизни, когда они пришли в комсомол". Комсомольская жизнь тоже не поощряет такого рода проявлений: "Комсомольцы - они постоянно вместе. Личные интересы там никто никак не проявлял, не выражал. Обсуждение личной жизни для них, по-моему, просто табу. Ну, на мероприятиях не та обстановка, а внутри (т.е. в своей среде. - Т.Щ.) они предпочитают обсуждать какие-то партийные проблемы". - Я спросила: что это - аскетизм? - "По крайней мере, они стараются это показать… критикуют мероприятия молодежные, типа дискотек - "буржуазный стиль жизни"". Вероятно, образ "комсомолки 20-х годов", в нарочито асексуальной одежде, один из символов "революционного аскетизма". А сам он лишь фиксация реального положения - неопределенности репродуктивного статуса.

Можно упомянуть аскетические практики (ритуального воздержания, целибата) в разного рода религиозных сообществах и школах восточных единоборств. Мужчины-нудисты (натуристы) вырабатывают у себя навык воздерживаться от эрекции на пляже и в других местах коллективного обнажения (некоторое сходство с практикой йоги); в нудистской среде практикуются даже испытания - возбуждающие игры, пляски и проч., - во время которых эрекция неприлична (оскандалившиеся ложатся на живот или бегут в воду).

Еще одно проявление символической бесполости – стиль “унисекс” в одежде и поведении, характерный для значительной части молодежных объединений, от скинхэдов, панков, хиппи и ролевиков до футбольных фанатов. Характерны наблюдения А.Илле, многие годы - футбольного фаната, а теперь профессионального социолога: "Ну вот мне просто кажется, что нет какого-то специфического отношения… к женщинам. То есть там: фанат и фанат". - "А поведение женщин во время матча – оно такое же, как и у мужской части фанатов?" - "Да. Нет, ну они не носят там высокие ботинки, но там джинсы и такая же курточка… В принципе они не очень выделяются там из массы. Ну, пилоты реже, но, как правило, там джинсовые куртки там, еще что-нибудь. Ну, похожи. Они там юбки не носят, да. В основном, такой - универсальный стиль одежды…".

У лесбиянок отказ от традиционной модели женственности приобретает нередко форму символического травестизма. Характерные типы посетительниц лесбийских дискотек - "мужеподобные" женщины (в мужской одежде, с нарочито мужскими движениями, нередко и голосом) и "девушки-мальчики" (очень короткая стрижка, в одежде стиль "унисекс").

Символическая бесполость, стиль "унисекс" в одежде - знак отказа от гендерных моделей, принятых в остальном обществе. Тем самым молодежная субкультура расчищает поле для формирования собственных моделей гендерного поведения.

В целом можно заключить, что символическая бесполость во всех ее проявлениях: и стиль "унисекс" в одежде, и демонстративный аскетизм - знак репродуктивной неопределенности, непроявленности сексуальной функции.

Существует и противоположная тенденция: межполовые различия, напротив, гиперболизируются. Некоторые группировки культивируют резкий половой диморфизм. Пример - нацболы: по наблюдению А.Топоровой, мужчины у них "стригутся коротко… Вообще это не заставляют, но предпочтительно. Вообще это загадочно: предположим, у мужика – бритые волосы или короткие, а у бабы – длинные. Это забавно". Замечу, что акцентируются прежде всего признаки маскулинности, а женственность осознается как их отсутствие. Подчеркивание полового диморфизма обычно коррелирует с демонстрацией подчиненного положения женщины и мужского главенства (у нацболов и во многих сообществах национал-традиционалистской ориентации, напр., неоязычников).

Свободная любовь

Другое воплощение той же стратегии "социального проявления тела" - культ "свободной любви", принесенный в свое время хиппи на знамени сексуальной революции и популярный по сей день в ряде молодежных сообществ. Тусовки - фри-лавочки - характерны для хипейской системы и близких им сорокоманов, эту практику с энтузиазмом поддерживают анархисты и другие леваки. Сексуальная свобода характерна для натуристов (как, впрочем, и свобода других телесных отправлений); впрочем, занимаются этим все-таки удалившись в кусты, а не на самом пляже.

На самом деле под "свободной любовью" понимается несколько разных практик. Во-первых, практика брачного поиска (и вообще поиска, смены и выбора сексуального партнера). Вот, скажем, как описывает тусовки - фри-лавочки - один из сорокоманов: "Тут были какие-то странные тусовки у некоей Стеллы... Туда в принципе приходили все, кто знал, кто мог, то есть, никого оттуда не выгоняли... свой аромат и своё обаяние в этом деле было. Полная, в общем-то, свобода, отвязность, наличие энного количества молоденьких мальчиков и девочек, плюс ко всему не стеснявшихся ни в выпивке, ни в словах. Киряли, естественно, киряли, в общем-то. В то же время, общались, приставали друг к другу как-то, танцевали - замечательно было. Очень было мило. Ну, перезнакомились со многими... выбрали себе... " Свое бытие в сорокоманском сообществе человек описывает как прежде всего реализацию стратегии брачного поиска: "В жизни я был, в общем-то, правильным, совестливым, серьёзным молодым человеком. С целями, понимаешь, с апломбом, с амбициями. А в "Сороке" я был такой Бармалей, понимаешь (смеется) что-то - у-у-у! Что-то такое бегающее вокруг, хватающее в основном окружающих девочек. Хотя, в общем-то, я был смирен в сексуальном отношении". - "А были кто-то не смирные?" - " Да, естественно. Многие, скажем, просто террористы... - “Это озабоченность?” - “Просто человек, живущий активной жизнью: смена ощущений, смена декораций, смена людей в конце концов. Понимаешь, я очень сомневаюсь в том, что кто-нибудь не хотел бы это попробовать, попробовать жить такой жизнью. Но некоторые это могли, не только в "Сороке". Но в "Сороке" это было гораздо легче и проще" . В данном случае, говоря о "свободной любви" как особенности тусовочного быта "Сороки", человек имеет в виду снятие некоторых ограничений, которое обеспечивает возможность эффективного поиска партнера (в идеале - постоянного, т.к. он тут же говорит о свадьбах в среде сорокоманов и о том, что сам нашел здесь любимую женщину).

Во многих сообществах - от фан-клуба до партийной ячейки или религиозной секты - мотив поиска партнера (предполагается - сексуального) - едва ли не основной (правда, не всегда проговариваемый) мотив группирования. Его значимость отмечают нудисты и участники секций восточных единоборств. В группе айкидо, о которой мы упоминали, по словам одной из ее бывших участниц, "ребята изначально знают, - говорит одна из бывших айкидок, - что эти виды единоборств - они больше для мужчин", потому "ребята вот девушек воспринимают как приходящих - да, вот - познакомиться…” Групповая мифология определяет стратегию сексуального поиска скорее как женскую, но она значима и для мужчин. “Когда они видят, что на тренировке есть девушки, - у меня такое ощущение, что они даже больше… лучше тренируются, что ли (смех). Все-таки вот эти вот отношения - они очень (подогревают). Особенно, когда возникают симпатии. То есть - второй стимул для того, чтобы не пропускать тренировки” (первый - отношения с тренером, нередко тоже сексуально окрашенные). Фактор взаимной симпатии иногда проявляется в выборе спарринг-партнера на тренировках. Отмечается 3 случая свадеб между участниками группы. Примечательно, что вскоре после свадьбы пары, о которых шла речь, ушли из секции и вообще из айкидо.

Почти директивный характер репродуктивно-поисковая активность принимает в среде национал-большевиков: на одном из собраний Гребнев (председатель СПб организации НБП – Т.Щ.), по воспоминаниям А.Топоровой,даже требовал, чтобы каждый из активистов “познакомился с девкой, влюбил в себя и привел ее в партию”. Это требование особенно актуально на фоне того, что "активисты, за редким исключением (2-3 человека) холосты. И вообще у нацболов есть "проблемы с девушками" (т.е. отсутствие у многих отношений с девушками осознается как проблема). Показательно, что нацболы, нашедшие себе "постоянную девушку", нередко уходят из партии и меняют образ жизни. Партия может быть для юных радикалов, кроме всего прочего, еще и местом брачного поиска.

Репродуктивная неопределенность ("одиночество"), свойственная молодости, и поиск партнера - одна из главных движущих сил групповой активности, пожалуй, в большинстве молодежных группировок. Отсутствие возможности брачного поиска может оказаться причиной ухода из сообщества, в других отношениях вполне устраивающего. Молодая девушка, давно интересуясь клубом самодеятельной песни “Четверг”, уже знакомая с песенным творчеством его членов, была разочарована именно стилем принятых там гендерных отношений: "Ну, у меня лично была цель в клуб "Четверг" сходить, послушать, что там такое - на авторскую песню, - рассказывает одна из девушек-сорокоманок. Но, посетив наконец клуб, она почувствовала разочарование: Какой этот клуб "Четверг"; в абсолютном большинстве он, скажем так, выхолощен." - "Выхолощен?" - "Да. Там какое бы то ни было... культ платонических чувств и отношений, и отношения какие бы то ни было реальные, живые чувства между мужчиной и женщиной там искореняются и выгоняются. Несколько, как-то так, некоторая искусственность". После нескольких посещений ходить туда перестала. Возможно, именно здесь лежит линия разделения между молодежной культурой и взрослыми объединениями, даже близкой идейно-эстетической направленности (“по духу”). Линией разделения оказывается различие возрастных гендерных стратегий. Взрослый семейный досуг для молодежи лишен цели и смысла. А то, что для молодежи обычный поиск партнера, в глазах взрослых предстает как “свободная любовь”.

Во-вторых, говоря о "свободной любви", часто имеют в виду разнообразие форм сексуального поведения, свободу от общепринятых стандартов. На практике это выражается в распространении экспериментальных форм сексуальности, в том числе чаще всего упоминаются групповой секс и однополая любовь.

Групповой секс.

Об этом много говорят, но редко в первом лице, потому рассказы носят несколько мифологический характер. Упоминаются промискуитетные формы сексуальности у хиппи, но скорее в фольклоре (анекдотах, телегах). "Полную неупорядоченность" сексуальных отношений отмечают у национал-большевиков, вообще-то считающихся "правыми": "Ну, у них там… с половой жизнью вообще очень странно, потому что у них там свободно… как бы все со всеми, и у них там… они… это другая среда, я не знаю… ну, там полная неупорядоченность". Во всяком случае, таковая провозглашается.

Более определенно говорят о ритуальных радениях в некоторых религиозных сообществах. Е.Островская описывает такого рода практики в буддийской общине Карма-Кагью, последователи которой имеются в Санкт-Петербурге и многих других российских городах. Прежде всего, это ваджровая любовь во время Пховы (ежегодного слета адептов, проводящегося в одном из городов России и СНГ). После завершения обязательных лекций и медитаций адепты участвуют (вместе с основателем и духовным главой этой организации - датчанином Оле Нидалом) в дискотеке, на которой поощряются любовные связи (нередко вполне промискуитетные): таким образом возникает и обозначается ваджровый союз - духовная общность адептов движения, как между собою, так и - опосредованно - с лидером общины О.Нидалом, поскольку он присутствует и танцует вместе со всеми на дискотеке, благословляя и сакрализуя общую сексуальную расторможенность.

Элементы групповой сексуальности присутствуют или, во всяком случае, обозначаются, и в повседневной практике общины. После совместной медитации между участниками приняты ласковые поцелуи. Раз в неделю (по рекомендации О.Нидала) они моются в бане - совместно мужчины и женщины. Сексуальные связи во время этих помывок участники отрицают, в то же время подчеркивая консолидирующее значение банных процедур ("возникает раскрепощенность, чувство полного доверия"). В этом же ряду можно отметить коллективные бани у нудистов, где моются также вместе мужчины и женщины: среди мотивировок - те же мотивы "раскрепрощенности" и "доверия". Возле нудистского пляжа в кустах есть Тропа Любви - место уединения, порой сразу нескольких пар. Впрочем, сведения о групповом сексе в среде натуристов противоречивы: одни из завсегдатаев пляжа говорят об обилии там нимфоманок, другие это отрицают, как и групповой секс.

Тема (однополая любовь).

Еще одно проявление экспериментальной (поисковой) сексуальности - ТЕМА (однополая любовь). Есть сообщества геев и лесбиянок, центром сосредоточения которых становятся, как правило, дискотеки (назовем, напр., в Питере гей-клубы "Маяк" и "69", а также излюбленные места лесбиянок - дискотеки "Каприз" и "Грешники").

Мотив однополой любви, как голубой, так и розовой, получил распространение в среде сорокоманов, под названием "Тема". Самый известный там гей (во всяком случае, он представлялся как гей) - Капитан Джой. Именно ему приписывается (самими сорокоманами) открытие в "сороке" ТЕМЫ:

“Captain Joy прямо сознался, что он голубой. И для меня вообще была странной реакция всей "Сороки" - не было отторжения", - говорит о нем знавшая его сорокоманка. - " Почему странной?" - "Ну, на почве всей окружающей человеческой массы: таких людей не отторгали, а даже приветствовали, и они занимали своё почётное место, были активно писавшими...”.

Сама эта девушка носит мужское псевдо (прозвище) "Шевалье де Еон" и проповедует "розовую" идею: " Кто такой Шевалье? Просто такой товарищ, в общем-то... Дипломат екатерининских времён французский. В дипломатической области он тоже прославился, но в этой области я как бы и не претендую на это; но вот он прославился тем, что не первый, но один из самых известных в истории транссексуалов…" - "И ты считаешь себя мужчиной?" - "Ну так, скажем, я к мужчинам ближе, чем к женщинам… Ну, я себя в мужском роде не называю, чтобы не шокировать людей, чтобы не путать. А думаю как о мужчине..." Дальше речь зашла о лесбиянках. Интервьюер спрашивает: "Но ты, насколько я понимаю, к ним не относишься?" - "Ну почему не отношусь? Ну если мне нравятся женщины? К кому я отношусь? А мужчины не нравятся - увы и ах! Ну вот, так получилось".

ТЕМА оказывала влияние на общую атмосферу в "Сороке". По воспоминаниям ее бывших завсегдатаев, "в "Сороке" огромное количество народу ненатуральной ориентации. Уже о каждом надо спрашивать не женат он или нет, или, там, замужем - надо спрашивать, какой он ориентации. Там огромное количество /такого/ народу". Надо, впрочем, учитывать, что не все, кто объявляет себя ушедшим в тему (то же, что голубой), делают это на практике: часто все ограничивается словами - своеобразные игры, "примерка" экзотической сексуальной роли. Важна (по крайней мере, вначале) ее демонстрация и - реакция среды.

Общее наблюдение: однополая любовь вполне приемлема (во всяком случае, на уровне деклараций) в сообществах пацифистской ориентации: в хип-культуре, в "Сороке" и у ролевиков, разделяющих в общем ее ценности. Если речь о политических группировках, то наиболее терпимы в данном отношении левые - напр., анархисты.

Сообщества ультраправой ориентации настроены здесь резко негативно, отстаивая ценности "здоровья нации", ее численного прироста и проч. Это относится как к фашиствующим группировкам разного толка, так и к неоязычникам. Бритоголовые (в прямом смысле - т.е. те, кто брили голову или очень коротко стриглись) - в конце 1980-х гг. люберы, а в 1990-х - скинхэды почитают своим долгом бить или изгонять из общественных мест людей нетрадиционной ориентации, а таковыми они считают всех, чей облик несет те или иные признаки феминности (скажем, длинные волосы).

Любопытное исключение, на первый взгляд, составляют национал-большевики, которые тяготеют в политическом поле скорее вправо (ценность “сильного” государства), а в стилевом - к полюсу демонстративной маскулинности. Декларируя идеал гиперболической маскулинности, характерный для ультраправых, они, однако, терпимы и к гомосексуальным проявлениям: "Есть там такой момент, - вспоминает А.Топорова, – я, правда, сама этого не видела, но мне рассказывали, - один товарищ, как выпьет, он начинает приставать к мужчинам. Потому что там же не считается гомосексуализм пороком", - возможно, не без литературного влияния их лидера и идеолога Э.Лимонова. Впрочем, на практике национал-большевики не столь тверды и в своей политической идентификации: они себя идентифицируют не как "правые",а как "право-левые", поскольку постмодернизм (по Э.Лимонову) лишил традиционные понятия "левого" и "правого" смысла, смешал политический спектр, придав скользяще-игровую неопределенность всем традиционным идентификациям. Тем не менее, "голубая" тема все же противоречит общей маскулинности их жизненного стиля - на уровне групповых практик, а не идеологии. И именно на уровне групповых практик обнаруживается тенденция к подавлению гомосексуальности. Та же А.Топорова приводит характерный случай, точнее, фольклорный сюжет: "Мне рассказывали историю, рассказывали очень много раз ее. Что… приехали национал-большевики из Омска, вот, там они более академические: студенты… Стали они выпивать. Собрались у Гребнева, стали выпивать. И вдруг – значит, они уже все пьяные, вдруг один из этих приехавших стал приставать к одному – там спал – с намерениями, сексуальному. И тут они выволокли его на улицу… Выволокли его на улицу. Там стали бить. Причем дамы – тоже принимали участие в избиении. Дама била сковородкой. Все остальные били как-то – как уж попадали. Оставили его там. Вернулись. Выпили еще. Решили, что мало дали. Вернулись. И так они возвращались четыре раза. Дальше он утром проспался, вернулся…" Примечательно, что этот эпизод снова и снова рассказывают как поучительную историю: он вошел в групповую мифологию (как форма представления групповой оценки и нормы). Замечу, что А.Гребнев относится к однополому сексу в целом неодобрительно. "Не люблю я их, - говорил он в беседе с социологом (женщиной) о "меньшинствах". - Ты не считаешь, что человек может делать то, что хочет? - Не считаю… Тут просто можно зайти очень далеко, если позволять человеку делать все, что он хочет... Я уверен, что тот, кто хочет всякого вот такого, он человеком просто не является. Человек - это тот, кто хочет, чего и я хочу, и Лимонов, и куча наших соратников…"

Он вообще против отклонений от "нормальных человеческих мужских желаний" и утверждает, что в среде нацболов нет "никаких ужасов. Садомазохизма не наблюдается, педерастия не прижилась, копрофагией тоже никто не увлекается, зоофилия - тоже нет. А так - все нормально, традиционно, сумасшедшая немного половая жизнь…"

Гаремные структуры и лидерство.

Еще одна трансформация стратегии поиска партнера - гаремоподобные структуры, характерные для многих молодежных сообществ: вокруг центральной фигуры (как правило, группового лидера) концентрируется несколько особ противоположного пола, и сообщество сплачивается чувством "коллективной влюбленности" в эту центральную фигуру. Впрочем, влюбленность, как мы выше видели, может иметь и однополую направленность (не обязательно выливающуюся в гомосексуальную связь, поскольку в отношениях с лидером всегда сохраняется определенная дистанция, нередко исключающая секс).

Такую структуру наблюдают к питерских нацболов: "Гребнев там – у него как бы гарем: все девушки партийные… Ну, у них там… с половой жизнью вообще очень странно, потому что у них там свободно… как бы все со всеми, и у них там… они… это другая среда, я не знаю… ну, там полная неупорядоченность". Есть в этом "гареме" и "первая жена" - официальная невеста вождя: "Вот она как раз не в партии. Она просто личная девица. И она – это очень забавно, когда она все время там урезонивает…" Примечательна роль этой "личной девицы". Во-первых, она "не в партии" - тем самым, сохраняется равенство отношения лидера ко всем "партийным" девушкам: среди них он никого не выделяет особо, ииаче вся система была бы разрушена. Во-вторых, ее наличие и "официальный" статус позволяет сохранять дистанцию по отношению к остальным, так чтобы их общая влюбленность не переросла в личную связь с кем-то одной.

Гаремные структуры - трансформация стратегии поиска партнера и одна из основных структур вовлечения в сообщество новых членов.

Комсомольский вожак Иван Метелица (лидер ЛО РКСМ) часто стоит в пикетах у Гостиного Двора, где агитирует и продает партийную прессу. По словам его друга (в прошлом и соратника по комсомолу), "человек из 7 -8 постоянного ядра (ЛО РКСМ. - Т.Щ.) - половина примерно девушки… Девушки-комсомолки - причем они были даже более активные, чем молодые люди… во время пикетов подходили, знакомились с Иваном, потом становились активными членами". Многие указывают, что их приводит в ту или иную группировку своеобразное влечение (интерес, любовь, восхищение) к лидеру (не всегда формальному).

Нередко гаремоподобные структуры образуют костяк сообщества. Это хорошо видно на примере религиозных общин. Е.Островская описывает характерный пример - буддийскую общину Римей, руководимую В.Федько. Наблюдая жизнь этой общины, исследовательница заметила, что "регулярно посещают проводимые Федько медитации 8-10 человек. Из них только, исключая Федько, 2 мужчины, они появляются лишь во время встреч, проводимых на базе Дацана (обычные медитации часто проводятся на квартирах членов общины. - Т.Щ.)". Костяк общины образуют несколько "особо приближенных" к лидеру женщин, которые занимаются его личным обслуживанием, подготовкой ритуалов, оповещением участников и т.д..

Гаремные модели используют разного рода секты, как транснациональные, так и доморощенные. В 1997 г. в "Комсомольской правде" была публикация по материалам расследования деятельности одной такой секты в Новосибирске. Некий психотерапевт основал сообщество под названием "Система". Сам он занял в ней место "Бога". "В секте числились: Лика - старшая жена Бога, Лона - вторая жена и самая юная из трех - Ольга", а кроме них - подростки-"работники", обслуживающие Бога и обеспечивавшие секте средства "перепродажей колготок". По их словам, в общине практиковался групповой секс. Ходили разговоры о том, что среди "жен" психотерапевта были "по меньшей мере еще две жительницы Новосибирска, родившие ему наследников". Здесь материализовался настоящий гарем, приняв в своей доморощенной грубости несколько анекдотичную (для постороннего, но трагичную для вовлеченных) форму. В большинстве сообществ, однако, гаремные структуры скорее миф: коллективная влюбленность в лидера редко перерастает в реальные физические связи. "Любовь" к лидеру остается подспудной основой и постоянным подкреплением группового единства. В более ослабленной форме гаремоподобные структуры характерны и для групп (школ, секций) восточных единоборств. Бывшая ученица, посещавшая одну из таких групп, отмечает особую атмосферу "коллективной влюбленности" в Учителя - как "первый стимул для того, чтоб не пропускать тренировки… Тем более, когда вот настолько строятся отношения, что ты видишь, что - да, значим для этого человека, - то естественно, чувствуешь, что… да, наверное, это вот ощущение влюбленности". При этом тренер поддерживает отношения равного внимания и "чуткости" ко всем ученикам, никого не выделяя, - с тем, чтобы сохранять единство группы.

Своеобразная модификация гаремоподобных структур - фан-клубы, с принятой в них экзальтацией по отношению к любимому исполнителю (со стороны как фанатов, так и фанаток, которые обычно составляют там большинство).

Для самих исполнителей это обстоятельство весьма значимо и отражается в фольклоре музыкантской тусовки (байках, анекдотах, прозвищах музыкантов). Сексуальная привлекательность и наличие поклонниц рассматривается как необходимая составляющая профессионализма. Саша Васильев (из группы "Сплин") говорит о лидере другой популярной музыкальной группы И.Лагутенко ("Мумий Тролль"): "Самое главное, что вместе с Лагутенко в русском роке появился яркий секс-символ, на который можно мастурбировать. Раньше этого никогда не было. Сексуальные люди, конечно, присутствовали, но он резко поднял планку. Кстати, нам тоже лифчики на сцену бросают".

Для многих участников музыкальных коллективов, опрошенных в рамках настоящего исследования, первоначальным стимулом к занятиям музыкой послужило желание "привлечь внимание девушек". Нам важно отметить связь сексуальной привлекательности со структурами управления. В музыкальной тусовке (и субкультуре) эта связь определяется понятием драйв (от англ. to drive - 'вести, водить, заводить'): значение этого понятия точно не определяют (полагая его принципиально неопределимым, т.е. сакральным), но в общем его смысл сводится к "воздействию", влиянию на аудиторию, способности "вести" за собою - на уровне чувств, состояний и поведения. Иными словами, смысл этого сакрального понятия сводится к способности управлять. Управлять, используя "любовь" поклонников, чувственное влечение аудитории, которое музыкант должен уметь стимулировать: это умение культивируется как часть профессионализма. По существу, понятие "драйва" используется в этой культуре как средство трансформации сексуальных влечений в отношения управления. Примечательно, что в структуре фан-клубов женщинам отводится, как правило, обслуживающая, подчиненная роль. В среду самих музыкантов они допускаются с трудом и большими ограничениями (только когда нет мужской альтернативы, чаще всего - если играют на редких музыкальных инструментах) и сохраняют в этой среде статус исключения.

Сексуальная идеализация кумира характерна и в среде футбольных фанатов. Этот мотив типичен для кричалок (самый известный жанр фан-фольклора):

Полюбила футболиста -

Добрый он и нежный,

И красивый, и речистый

Дмитриев Олежек.

В легендарный период чемпионства "Зенита" девушки на трибунах скандировали:

Я хочу родить ребенка

От Володи Казачонка! (СПб., 1984-86 гг.).

Таким образом, специфика репродуктивного статуса (его неопределенность, отсутствие постоянного партнера) и стратегии (поиск партнера) становится основой своеобразной модели лидерства, весьма распространенной в молодежных сообществах.

В хип-культуре и пост-хиповской культурной среде подобные централизованные структуры часто оформляются как игровые "семьи". Только воспроизводят они не структуру обычной парной семьи, а скорее структуру гарема. Восемнадцатилетний Майкл Какаду, потусовавшись в системе (тогда преимущественно хипейской по духу), пройдя трассу (играющую здесь роль посвящения), приобрел в своей бывшей битломанской тусовке авторитет и статус "отца" этой тусовки: "И я был, - рассказвает он, - отцом этих всех битломанов, всей битломанской тусовки. У меня была "жена" (неверая), у ней "любовник", у меня "любовница", были "дети", "внуки"…" (Москва, 1988 г.). Отметим, что вокруг такого "отца" обычно несколько женщин, имеющих статус его "жен", "любовниц" или "дочерей.

Современные сорокоманы, стилистически (по сленгу, ценностям и фольклору) близкие хип-культуре, упоминают аналогичное "движение родственников": "Ты мой папа, я твоя дочка, ты мой дедушка, я твоя бабушка". Удочерение-усыновление сорокоманское, псевдобратья - тоже, наверное, интересный момент… Началось это всё давно, году в 94… как-то вдруг пошло: "Давай ты будешь моим папой" - "Давай" - "Классно". Поскольку у меня там 5 дочек в "Сороке" - "Ты сам их захотел?" - "Нет, знаешь, они добровольно… это свободные ассоциации" - "То есть, скорее девочки напрашивались?" - " Да, естественно. Я как-то не особо... Понимаешь, это же была определённая обязанность - как честный человек охранять, оберегать от всяких неприятностей". Эти "семьи" не очень связаны с отношениями власти, вообще в хип-культуре неактуальными. Тем не менее, и здесь можно отметить очевидные отношения патроната. Хип-культура демонстрирует еще и женский вариант "гарема": подобные же "ядерные" структуры возникают (посредством обряда "усыновления") вокруг "мамы" - женщины, опекающей новичков, обычно нескольких. В сексуальном отношении такая "мать", однако, полностью табуирована, и это резко отличает такую группу от типичной гаремной структуры, где близость с лидером хотя бы теоретически допускается, ее добиваются, и все держится на негласной конкуренции за его внимание.

Репродуктивное поведение, пожалуй, наиболее значимо как элемент идентичности, медиатор общения и фактор консолидации молодежных сообществ. Заметную роль во внутригрупповых процессах играют и питейные практики.

Питейные практики.

Опознавательный знак.

Ситуация первого знакомства двух скинхэдовски одетых и обритых молодых людей в описании одного из них: "На троллейбусной остановке я познакомился со скинхэдом-сайкером… я спросил у него, занимается ли он спортом, он ответил "нет" и спросил у меня: - А ты что, качаешься? - я ответил "да". - "Мы тоже накачиваемся, - сказал он. И добавил: Пивом".

"Накачивание" пивом фигурирует при знакомстве как опознавательный знак, первый, о котором говорят, элемент идентичности. Любопытно отметить, что питейная практика описывается в тех же терминах, что и "формирование тела" (накачивание) - в роли групповых символов они взаимопереводимы, т.е. питие включается в общий контекст телесных практик.

В разных сообществах - свои знаковые и даже культовые напитки. Чаще всего в этом качестве называют пиво. Оно популярно в среде анархистов и футбольных фанатов, скинхэдов и национал-большевиков. “Пивка попить” в их разговорах означает: “встретиться”. Пиво позволяют себе даже айкидоки, хотя в этой среде потребление алкоголя вообще не поощряется.

Портвейн, в особенности дешевый, романтизировали митьки - в пору, когда об их движении можно было говорить в контексте молодежной культуры (конец 1980-х).

Водка нередко дополняет пиво в застольной практике анархистов, провозглашающих, что "пиво без водки (а то и "водка без пива") - деньги на ветер" и цель - напиться до полного беспамятства, в котором видится телесный аналог идейной анархии. В фольклорном дискурсе национал-большевиков мифологизируется "дешевая водка", как "народный напиток"; фольклорное значение имеет и количество выпитого (ср.: модель “героического” пьянства). Застолье – постоянная тема внутрипартийных баек, в которых акцентируется его экстремальный характер: "Они рассказывают о том, как они вчетвером выпили за сутки 16 бутылок водки. Вот этой дешевой, паленой водки. Вообще алкоголь очень большое место занимает во всем этом... (наблюдатель имеет в виду -- в повседневных беседах. -- Т.Щ.)". Делается акцент на тяжелые питейные практики: приглашение "пивка попить" означает только преамбулу к гораздо более серьезному мероприятию. Социолог, имевший доступ к этой форме их времяпрепровождения, свидетельствует, что реально на партийных пьянках "пива не было никогда: пиво – это вообще как бы – ничто! У мальчиков – ничто! Водка – это замечательно…" - "А какая-то водка есть предпочтительная?" - "Дешевая! Дешевая – это хорошо…" Подобные разговоры, разумеется. должны пониматься как форма самопрезентации, конструирования символического образа "бойца", в числе прочего, и через его уастойчивость к фолкьлорному напитку.

Гораздо большая сдержанность в отношении алкоголя изображается в самоописаниях, исходящих из сообществ демократической направленности (ДВР, МХД, "Яблоко"). В партийных байках фигурируют напитки высшего качества (виски, хороший коньяк) в очень небольших, скорее символических, количествах ("две рюмки коньяку"). Серьезная степень опьянения приписывается скорее антигерою (трикстеру) и входит в партийные анекдоты.

Трезвость нормативна в разного рода сообществах спортивно-оздоровительной и перфекционистской направленности. У вышеупомянутых айкидоков, например, тренер совсем "не пьет и не курит" и полагает, что "алкоголь - это то, в чем по идее человек не нуждается. Он может вот эти стимуляторы, какое-то успокоение, искать в самом себе и с помощью тренировок". Ученики и тренер отмечают совместные праздники, собирают застолье - но строго безалкогольное, если присутствует тренер и если празднуют в тренировочном зале. Правда, иногда собираются и без учителя, у кого-нибудь на квартире - тогда немного пива присутствует: "Вы знаете, что - многие вообще не употребляют. Иногда бывает, что - вот сейчас, когда такая сильная реклама пива, - иногда я знаю, что… вот… некоторые - по праздникам…" Но в этом случае питие воспринимается как нарушение групповой нормы (пусть и не очень значительное). Совершенно недопустимо употребление алкоголя у кришнаитов и в некоторых других мистических сообществах. Русские неоязычники (из группы Схорон еж Словен") предпочитают (во всяком случае, во время ритуала) квас. Пропаганда трезвости присутствует среди анархистов, в основном, в связи с популярной у них практикой вегетарианства.

Хип-культура пьянства не одобряет, но и и не осуждает, особенно если на халяву. Культового напитка, пожалуй, нет: в фольклоре его место занимает травка (марихуана, или мариванна), которая считается у них более безобидной и менее разрушительной для тела и человеческих отношений, чем алкоголь. Говорят, что под травкой люди добрые и всех любят, а от спиртного - лезут в драку. О хипарях-музыкантах ходят легенды, что они играют под кайфом, но сами они говорят, что такое - редкость, что пить перед выходом на сцену не принято - если только под пивом или травкой. Зато опьянение в хип-фольклоре - постоянный атрибут антигероя (здесь - противника, врага, напр., милиционера). В этом сборнике читатель найдет повествование о разгоне ОМОНом слета Rainbow под Петербургом в 1998 г. По этому поводу тут же возникло много телег (легенд, анекдотов) и даже песен: один из постоянных мотивов - "ОМОНовцы были пьяны".

Фактор консолидации.

Чаще всего в питейной мифологии упоминается консолидирующая роль этого рода мероприятий. Общественное распитие практически во всех сообществах, где практикуется, рассматривается как средство укрепления группового единства, смыкаясь здесь по значению с коллективной трапезой.

На собраниях молодых поэтов в университетском Подвале продавали пиво, что выгодно отличало это место от других поэтических тусовок: "Ну какое-то вот... я не знаю... очень, очень много было людей... разных. Там продавали пиво, все тут же пили пиво. Там некоторые немножко пьяные уже... (усмехается) Как бы “подвал” чем отличается от всех других литературных объединений. “Подвал” в лучшую сторону отличается тем, что во всех ЛитО пьют чай с пирогами, а в подвале пьют пиво все время. Вот это плюс... Ну, вот Барковский клуб такой существует у нас в городе. Вот они часто очень приходили именно в “подвал”... не в другие ЛитО, а вот в “подвал”. Да, и они очень остроумные стихи там читали. Так скажем, под пиво развлекали публику (усмехается) ". С наличием пива связывают особую атмосферу Подвала: "Обстановка там была чисто приятельская, очень хорошая. На самом деле, жаль, что в этом году “подвала” нет. Он был не похож на все остальные места, где тусуются поэты. Там было все гораздо... общение там было более открытым, простым".

Распитие часто служит формой ритуализации коллективных мероприятий. У бритоголовых совместное времяпрепровождение называется “пивка попить”, а излюбленные места их встреч – пивные бары “Висла” и “Руслан”.

Партийные пьянки обычно более ритуализованы, чем у "неформалов", и нередко совмещаются с партийными собраниями или стилизованы под них. В РКСМ они обыгрывались как "заседание": по воспоминаниям одного из постоянных участников, в РКСМ "специальных пьянок не было, всегда официальное заседание, протокол даже вели. Спорили, кто протокол будет вести. Но постоянно один и тот же человек вел. Споры были “только не я” - все самоотводы брали..." Заседания питерской организации национал-большевиков в передаче А.Гребнева выглядят так, что они просто собирались и "пили в Бункере" (подвале в центре города, на Песках). Для “взрослых” партий (ЛДПР и партии право-либерального крыла, напр., ДВР) более характерны торжественные и вполне респектабельные застолья с узким кругом приглашенных: “Устраиваются партийные банкеты, - свидетельствует один из членов ДВР. - Но это всегда происходит после того, как они заканчивают с обсуждением каких-то вопросов…" Молодежь там присутствует редко, только в лице "своих представителей", лидеров молодежных организаций. Подпитие во время заседаний и публичных акций не допускается (во всяком случае, на уровне нормы).

Совместное застолье рассматривается почти везде как своего рода ритуал, обозначающий и закрепляющий объединение (договор, согласие), межличностную связь.

Приглашение вместе выпить означает принятие человека в число “своих”: "Мне недавно звонит Гребнев, - рассказывала после нескольих недель знакомства с национал-большевиками молодая исследовательница, - и говорит: - Мы должны с тобой выпить, ты мне помогаешь, там…" Тот же поощрительный смысл имеет участие в партийных застольях и для неофитов более респектабельных партий. “Ну, в лице своих представителей молодежь приглашают на разные мероприятия, - говорит один из молодых членов ДВР. - Того же X обычно приглашают, чем он очень гордился, рассказывал, что он “лично с Егор Тимурычем…” Ну, просто как бы близкий контакт со знаменитостью, как я понимаю. Я не думаю, что то, что они вместе употребляют алкоголь, имеет принципиальное значение. Но вот то, что как бы это самое сближение, как сокращение дистанции – да, это, конечно, является знаком каких-то…"

Посредством выпивки закрепляется совместное решение, договоренность. В фольклоре либеральной среды (таковая есть, и ее фольклор явно выходит за рамки отдельных партий) статус анекдота или, может быть, притчи обрело "сакраментальное всеми осмеянное: эпизод перед выборами 95-го, когда выступал печальный Гайдар и сказал, что “Вчера же они с Григорием Алексеевичем обо всем договорились, выпили две рюмки коньяку! А потом Григорий Алексеевич отыграл обратно”".

Экспликация иерархии.

Коллективные возлияния имеют свой этикет и сюжет, представляя своего рода ритуал, в котором демонстрируется не только групповое единство, но и групповая иерархия. Прежде всего выделяется роль группового лидера.

Вспоминая "заседания" ячейки РКСМ, очевидец отмечает: "И в пьянке даже была у них иерархия: Иван (лидер питерской ячейки. - Т.Щ.) пил вино или шампанское, остальные - водку. Он, конечно, и от водки не отказывался, но если было вино, то это ему. Вот, я помню, покупали водку, и ему обязательно джин-тоник покупали баночку. Ставил перед фактом. Мотивировал тем, что водку он не любит". Характерный пример знакового выделения лидера (лидерство как право на привилегии). Из той же серии - манера Ивана выпивать "для сугрева" во время партийных акций, что другим совершенно не позволительно: "Вот он на митингах - со всеми, активнее даже всех, а потом мог сказать: - Стойте! - а сам пойти в кафе и там выпить что-нибудь для сугрева".

Чаще, однако, лидер демонстрирует, наоборот, максимальное (даже преувеличенное) следование групповой норме алкогольного поведения. В суровой по духу НБП - необычайные питейные способности: "А вообще какое место в жизни пьянство занимает?" - спрашивает социолог у А.Гребнева. - "В моей? В моей - да (смех). Огромное просто место. Перманентное. Ну как… Ну что значит пьянка? Ну, выпил, например, сегодня водки и поехал по делам, съездил… Приехал - опять выпил... Есть люди, которые кофе пьют постоянно, а я из другой породы. Я пиво и водку пью постоянно…". На глазах творится и практикой поддерживается миф - образ лидера, как не просто воплощения нормы, но экстремального ее воплощения.

Подобный же алкогольный экстремизм приписывают Чижу - лидеру известной музыкальной группы "Чиж и К°": "Чиж, - говорит о нем коллега из группы "Сплин" А.Васильев, - работает в одном определенном стиле с хипповским уклоном, играет блюзы. Но главное не в этом. Чиж - человек, которого не перепить ни при каких обстоятельствах. Железный троянский конь. Мы его боимся. Приехали как-то в Вятку, и нам говорят, что позавчера здесь играл Чиж, но не уехал - нас дожидается, чтобы домой ехать вместе. Мы в ужасе схватились за голову. И наши самые худшие опасения подтвердились. Говорят, что первым в Питере с поезда сошел бодрый и довольный Чиж, потом вынесли нас". Приведенный текст - типичная телега: фольклорная форма, характерная для молодежной, а в особенности - хип-культурной традиции. Телеги функционируют как форма трансляции субкультурных традиций, норм, сленга, - т.е. фактически играют роль мифологии.

В трезвом сообществе айкидо лидер, наоборот, демонстрирует полное (без всяких исключений, допустимых для рядовых членов) воздержание от алкоголя: тоже экстремальную форму алкогольного поведения, только другую его крайность. Соответственно обозначается близость к лидеру: узкий круг наиболее к нему приближенных демонстративно не пьет, демонстрируя солидарный с лидером тип алкогольного поведения.

Одно из средств демонстрации иерархии - тосты. Из описания застолий в районной организации ДВР: "То, что я слышал, обычно представляло собой очень бледный первый тост, который обычно представлял собой изложение каких-то программ, а потом – ну, потом были персональные тосты. А дальше происходило… Ну, просто у кого-то недавно был день рожденья. Это отмечают…". Последовательность тостов отражает иерархический порядок; их содержание апеллирует к внутригрупповой репутации адресата. Подобная речевая форма не только фиксирует, но и конструирует иерархию.

Семантика разделения.

Питейные практики имеют не только интегративный, но и разделительный смысл. Во-первых, как демонстрация отделения своих, своего сообщества, от остального социума. Здесь следует обратить внимание на одну черту коллективных застолий: снятие разного рода табу, ограничений, обязательных в повседневной жизни.

Снятие табу. У натуристов в подпитии обнаруживается сексуальная распущенность, обычно табуированная. У национал-большевиков "это очень страшно, потому что на самом деле каждая такая пьянка заканчивается дракой. Т.е. либо дракой на улице, либо дракой… Если они выходят… третьего заденут. У них вообще очень часто – они часто украшены: фингалами… пьяные эти мотивы все время: фингалы там, разбитые головы…".

Смысл подобных демонстраций связан с символикой неподвластности. Даже малопьющие айкидоки, говоря о своих невинных застолиях с пивом, акцентируют именно эту сторону: “Немножко, знаете, может быть, чуть-чуть такое вот ощущение, что над тобой нет никого, кто выше, и можно вести себя вольно, то есть иногда проявить какие-то низменные качества…” Значение пьянки как демонстрации ухода от власти вполне очевидно и в фольклоре футбольных фанатов. Возвращаясь после выезда и рассказывая о нем, обязательно упоминают, сколько человек (статистика, конечно, легендарная) попало на выезде в вытрезвитель; таким образом, фольклор помещает демонстративное фанатское пьянство в контекст противостояния властям, наряду с драками (скрупулезно подсчитывают, скольких участников забрали в милицию).

Заметим, что ограничения и табу снимаются в пределах определенного круга "своих", маркируя их как "избранных", неподвластных социальным ограничениям. Таким образом, локус контроля над поведением перемещается из социума (внешних систем управления) внутрь сообщества. Характерно, что отклонение от норм своего сообщества даже во время распития пресекается (вспомним жестокое наказание омского гостя нацболами за неосторожное желание однополой любви) и ведет к снижению статуса нарушителя.

Во-вторых, пьянство часто выступает как мотивировка и ритуальная форма межгруппового размежевания. Приведем исходящее из комсомольской среды описание размежевания питерских комсомольцев (РКСМ) со старшими товарищами из РКРП, поддерживавшей комсомольскую организацию с самого ее образования, предоставляя помещение и средства. Но "со временем он (комсомольский вожак. - Т.Щ.) поменял ориентацию - обвинил РКРП в экстремизме политическом, что комсомолу чуждо, по его словам. Он начал налаживать контакты с КПРФ, еще когда в РКРП... Но у них были трения на личной почве - что он “деньги их пропивал...”" Теперь обратим внимание, как был оформлен окончательный разрыв: "А формально они расстались чисто символически. Там шло заседание... Мероприятие было... Официальное мероприятие какое-то было, заседание, протокол даже вели... Но повода я уже не помню. Выпивка. Тут заходит человек из РКРП, и говорит, что не могут им предоставить комнату, эта комната будет теперь для других мероприятий, и пусть убираются... Мне кажется, их сразу так вот просто выгнали, увидев количество бутылок на столе... Внешне они старались вести такой образ - кристально чистых большевиков, т.е. вот так...". Подобным же образом представлен во внутригрупповом фольклоре и разрыв национал-большевиков с их прежними покровителями: "После очередной пьянки "лимоновцев", окончившейся вызовом в милицию", у них отобрали помещение ("бункер", где они до этого "пили" и где, собственно, осуществлялась партийная жизнь). Стереотипность ситуации, во всяком случае, на уровне дискурса, наводит на мысль о своеобразном ритуале разрыва. Описывая межгрупповое размежевание, говорят не столько об идейных или тактических расхождениях, сколько о питейной неумеренности одной из сторон, которая становится сигналом, поводом к разрыву и его мотивировкой.

Натуристы разделяются на две группы: "малопьющих" и "многопьющих", которые ездят на пляж в разные дни.

Лесбиянки сосредоточены вокруг двух дискотек: "Каприз" и "Грешники". "Каприз" попроще, и туда можно проносить спиртное. В "Грешниках" спиртное дорого, и с собой приносить нельзя, поэтому пьют меньше и атмосфера более чинная. В каждой дискотеке свои завсегдатаи, свои кружки. Постоянные посетительницы "Грешников" редко ходят в "Каприз", избегая "тех девушек, которые в “Капризе” очень сильно кучкуются, напиваются и безобразничают". Именно манера пить становится не то чтобы разделяющим фактором, но - символом разделения: поведенческим и дискурсивным маркером того и другого сообществ.

В-третьих, наконец, пьянство, точнее, отклонение от групповой нормы пития, может быть поводом и мотивировкой разрыва с кем-то из членов партии или смещения его со значимых постов. Перед нами мифологизированная в партийном дискурсе судьба пьющего (на наш обывательский взгляд, вполне в меру, но, вероятно, отклоняющегося от стандарта своей партии) деятеля право-либерального движения в Санкт-Петербурге, назовем его N.

В среде его соратников по партии о нем ходят байки такого типа: "N. на прошлой конференции партийной – его назначили помощником главного канцеляриста партии по фамилии S., - и только его назначили, он предложил отметить окончание конференции. То есть N. нашелся на тот же вечер, S. – на следующий вечер, а протоколы конференции вообще до сих пор не нашлись".

Этот фольклорный герой не был рядовым членом своей партии занимал разные посты в ее руководстве. С каждого из постов его перемещали; обратим внимание на мотивировки этих перемещений: "Некоторое время он участвовал в Канцелярии, а потом… Последнее, что я слышал, к общей потехе его назначили историографом Санкт-Петербургской партийной организации, и все обсуждали, может ли он, во-первых, писать, а во-вторых – может ли он писать, находясь в состоянии, когда это осмысленно. Сошлись на том, что оба ответа отрицательны… Еще он был… Некоторое время он заведовал общественной приемной, которая тогда… ДВР вообще пытается постоянно организовать общественную приемную, это почти хроническое… и когда они организуют, туда ходят. Туда ходят еще как! Но вот, как правило, это не удается, и некоторое время ответственность возлагали на NN., поскольку утверждали, что он признает только один вид общения". Каждый раз обнаруживается питейная мотивировка. Следует сказать так: говоря о перемещении функционера с той или иной должности, описывают это в терминах "пьянства", которое оказывается, возможно, и не первой причиной, но - знаком лишения его прежнего статуса.

Байки и разговоры о питейной неумеренности того или иного функционера имеют вполне очевидную (в том числе для самих членов партии) прагматику: это своего рода клеймо, средство снижения внутрипартийного статуса, элемент интриг в руководстве: "И, конечно, люди, которые их озвучивают, сами очень заинтересованы в своих конфликтах с другими – от рядовых членов партии я очень редко это слышу, и происходило это (т.е. подобные байки запускались. - Т.Щ.) исключительно по инициативе сверху. Но сами они с удовольствием выясняют друг с другом отношения".

Итак, питейные практики, как мы видели даже из приведенных свидетельств, являются предметом социокультурной регуляции и имеют ярко выраженный знаковый смысл, ритуализуя и опосредуя целый ряд внутригрупповых отношений.

Насилие и боль.

Насилие, болевое воздействие – то из проявлений телесности, которое чаще других приобретает публичную значимость. Насилие, причинение боли - разновидность коммуникации: сигнал, обязательный к восприятию. Сигнал этот обращен к чужим, к тем, кто не настроен вступать в контакт, поэтому с ним возможна только навязанная коммуникация, каковой и является нанесение боли (телесный сигнал). Насилие наиболее заметно не столько внутри сообществ, сколько на границах их с остальным миром. Это форма выхода за групповые рамки. Осуществленное демонстративно, в публичном пространстве, насилие должно с совершенной непреложностью доказать факт телесного присутствия присутствия и овладения этим пространством.

Коммуникативный смысл физического насилия вполне очевиден в следующем эпизоде. В национал-большевистской газете "Лимонка", в рубрике "Конкурс партийной татуировки", была опубликована тату, названная "Серпом по яйцам" (изображение серпа, а вместо молота - молния), автор - Э.Кулемин. Тут же рядом опубликована аннотация к книге Э.Кулемина "Искусственным путем", 1998 г., где можно обнаружить интерпретацию сюжета тату: "Целевое предназначение - задеть за живое". Ту же коммуникативную задачу - привлечь внимание - преследуют, по всей вероятности, практики и описания физического насилия, боли, разрушения тела, характерные для многих направлений молодежной культуры.

Идентификация "чужих". Границы сообщества.

Если рассматривать физическое насилие как сигнал, то основной его смысл – идентификация чужих, а тем самым и границ своего сообщества. Насилие как форма групповой активности направляется прежде всего на чужих - вовне сообщества. Само применение к ним силы есть идентификация их как "чужих". Несколько примеров.

Вначале - из жизни бритоголовых, как имеющих и поддерживающих репутацию самых агрессивных. Двое молодых психологов стали свидетелями характерного эпизода: на Невском пр. “группа скинхэдов и металлистов нанесли ряд довольно сильных ударов в лицо очень вызывающе одетому рэпперу^. Пока сердобольные жители нашего города пытались оказать пострадавшему первую мед.помощь, агрессоры неторопливо удалились, очень довольные собой” (май 1998 г.). В прессе прошло сообщение о том, как "20 апреля 1995 г. скины, возбужденные пивом… избили в метро азербайджанца и отрезали ему ухо". Сообщается, что под суд отдали "только пятерых" участников акции. Трудно сказать, какова в этом тексте доля фольклора, но, во всяком случае, он вполне соответствует образу бритоголовых, как он сложился в городской мифологии.

Анархисты - разные организации - по-разному относятся к силовым методам, чаще всего провозглашая право каждого решать этот вопрос для себя самому. Но это на уровне программ и теории. На практике (а вернее, в анархо-прессе) происходит так:

"20 апреля (1988 г. - Т.Щ.). Москва. Анархи и другие леворадикалы вновь вылезли на Арбат для отлавливания и от…зживания скинов… часам к 6 вечера подтянулось человек 25, включая несколько сагитированных гопов (т.е. случайных людей. - Т.Щ.), которые были завербованы в процессе праздношатаний. Затем Глаз и Азов, пришедшие еще днем и вследствие этого наиболее веселые и далеко не самые трезвые, стали наезжать на проходящую время от времени мимо бритоголовую поросль. Увидев же, наконец, достаточно взрослую группку скинов из семи человек, Глаз и Азов без лишнего базара ринулись их п…дить. В ответ на полученные п…дюля скины забили стрелу для разборки на этом же месте и по…дошили за остальной братвой. Прождав их часа два, анархи разъехались отдыхать-бухать-кумарить…" - и далее в том же духе. Все вполне укладывается в обычную схему столкновений между разными тусовками (а в патриархальные времена сельской жизни - традиционных драк между деревнями). Едва ли не в каждом сообщении "Хроники" присутствует мотив силового столкновения: на анархо-слете "Лунные Поляны-98" под Новороссийском - с местными "гопами" и "пальцастыми", во время уличных акций - с милицией. По-видимому, это обязательный мотив дискурса и самосознания.

Тексты о столкновениях с "чужими" типичны для разных молодежных объединений. В роли противников выступают не просто люди, не принадлежащие к сообществу "своих", но (практически обязательно) отмеченные особой символикой "чужести": чаще всего милиция, люди другой национальности (внешне отличимые) или члены другой молодежной группировке. В крайнем случае - принадлежащие другому социальному слою, что всегда подчеркивается. Насилие в таких текстах носит коллективный характер с обеих сторон: сообщество против сообщества, а не индивидуальная вражда. Ср.: показательно-массовые драки футбольных фанатов или многолюдные Хоббитские Игры.

Замещение: символ, игра, ритуал.

Если смысл насилия – обозначить “чужого”, то для этого не обязательно осуществлять агрессию на практике: достаточно ее обозначить. Во многих сообществах наблюдается одна и та же тенденция: насилие утрачивает физическую реальность и бытует чаще всего в формах символических (ритуал, игра, атрибут) и речевых (рассказы об эпизодах насилия; вербальная агрессия).

Самое обычное проявление вербальной агрессии – мат, особую плотность которого наблюдатели отмечают у панков, национал-большевиков, а также в некоторых анархо-изданиях. Другое проявление - лозунги, призывы, футбольные кричалки и проч. жанры, ориентированные на публичное воспроизведение. НБП расписывает бетонные заборы заводов и брандмауэры лозунгами типа: “Убей хача!”, “Ешь богатых!”, “Нет денег – убей банкира!”, "Хочешь мира - убей янки!" и т.п. Эти краткие надписи в достаточной мере идентфицируют тех, кого национал-большевики считают “чужими”. У скинхэдов вербальная агрессия принимает форму устойчивых фраз-приветствий (произносимых при встрече и прощаньи): "Познакомились, обменялись несколькими фразами. Прощаясь, он провозгласил, что “Мы еще завалим не одну обезьяну!”" (май 1998 г.).

Еще один симптом - замена физического насилия рассказами о нем. Подобное характерно для нацболов, скинхэдов, радикальных анархистов, сатанистов и целого ряда группировок, которые мы бы назвали демонстративно-агрессивными. Несколько примеров.

На собрание национал-большевисткой ячейки является девушка с синяком, который как будто нарочно демонстрирует, и рассказывает следующую историю. Будто она “ идет по улице. - А девушка такая там: половая жизнь с 11 лет, наркотики, панк там и все в порядке, - замечает знакомый с обстоятельствами социолог. - А к ней пристает мужик – она хорошенькая. Она идет (с ним. – Т.Щ.). Заходят во двор, она начинает бить его ногами. Потом приходит и радостно всем об этом рассказывает”.

Такого рода рассказы (всегда ли за ними действия?) – форма самоутверждения: самоидентификации со значимыми для группы символами (здесь – уличной агрессивностью). В питерское кафе заходят двое молодых людей, “одетых как скинхэды”. Там познакомились с двумя другими бритоголовыми - парнем и девушкой. При этом "парень рассказывал о конфликтах с “быками” и “ментами” и о том, как он с друзьями забросал гранатами арабских студентов в общежитии. В прессе этот инцидент никак не освещался и вообще его рассказ походил на вымысел. Парень показал татуировку на руке – череп” (март 1998 г.). Рассказы такого рода при первом знакомстве имели, вероятно, значение идентифицирующего символа, как и демонстрация татуировки.

Подобного рода речевые практики характерны (рассказы о значимых в своей среде действиях, в частности – насильственных) и для других экстремистских сообществ – как правой, так и левой ориентации. Петербургские национал-синдикалисты, например, приписывают себе налеты на сектантов и сожжение их “душевредной” литературы, а также “насильственные кастрации гомосексуалистов и стерилизацию проституток”. Впрочем, пишуший о них Дм.Жвания, не понаслышке знакомый с представителями этого движения, замечает: “Лично мне кажется, что все эти подвиги Андрей Бобров (их лидер. – Т.Щ.) совершил лишь в своем национально воспаленном воображении”. В том же ряду и факт, с которым столкнулись правоохранительные органы в Крыму. Местные “сатанисты сразу стали брать на себя различные убийства. Их набралось 13, правда, в ходе следствия ни одно не подтвердилось”. Возможно, той же степенью реальности обладают и обнаруженные в дневниках некоторых сатанистов отвратительные описания издевательств над животными (сажания на кол и кастрации котов и т.п.). Вербально-садистские опыты имеют место и в национал-большевистской прессе - см., напр.: "Утка под пыткой" в “Лимонке”. Надо иметь в виду то обстоятельство, что рассказы о насилии в каждой из этих групп имеют стереотипно-устойчивую форму, повторяются основные мотивы и даже лексика, - что позволяет рассматривать их как фольклорное явление, элементы "групповой мифологии" (точнее - самосознания).

Еще одно средство замещения физического насилия - вещественная атрибутика: трофеи, приобретенные в битве и свидетельствующие об участии в ней. Футбольные фанаты носят на запястьях и щиколотках лоскуты шарфов или других атрибутов враждебной команды, отобранных во время фанатских войн (т.е. стычек с фанатами соперника), что повышает их статус в своем сообществе. Участники ролевых игр стараются завладеть оружием и атрибутикой противника, и каждый такой трофей увеличивает число их хитов (единиц жизненной силы, т.е. игрового времени и возможностей), повышая статус в игровом сообществе.

Таким образом, можно видеть механизм замещения и снижения агрессии молодежных сообществ со временем. Роль прямой агрессии снижается по мере выработки замещающих (эквивалентных по значению) символов: речевых, вещественных, игровых и проч. Тогда склонность к физическому насилию должна быть наибольшей на ранних этапах существования молодежных движений и падать по мере их обрастания собственной субкультурой.

Итак, мы представили множество форм молодежной активности в рамках концепции социализации как "социального проявления" тела. Это позволило объединить в систему и сопоставить между собой разнородные, крайне отрывочные, беспорядочно собранные сведения о ряде молодежных сообществ, тоже совершенно разнородных. Тем не менее, в рамках нашей модели описания вырисовываются некоторые закономерности. Внутреннюю жизнь сообществ оказалось возможным представить как социальное формирование тел их участников: освоения культурных практик осуществления телесных функций. Публичные акции - как размещение тел в социальном пространстве. Более того, аналогичные дискурсивные схемы обнаружились в рамках самих сообществ, - большая часть приводимых нами материалов - это их фольклорные и просто стереотипные тексты, в которых такая позиция как раз и отражена. Во всяком случае, телесный фактор явно значим для молодежной культуры и лежит в основе дискурсивного отражения целого ряда внутри- и межгрупповых процессов.