Матрица тела

Какие части тела становятся объектом насильственных воздействий, точнее – воздействия на какие части тела фиксируются в дискурсе, т.е. социально значимо? Насильственное воздействие на ту или иную часть тела делает ее видимой, значимой как объект социальной регламентации.

(Новгородская обл., Старорусский район, с. Пинаевы Горки, 1997 г.).

В сборнике пословиц В.И. Даля довольно большая подборка высказываний о драках. В них в качестве объекта силового воздействия чаще всего упоминаются голова, волосы и борода, глаз, ухо, зубы, "рыло", щека, бока. Опять-таки безусловное лидерство принадлежит голове с ее отдельными частями. "Бьют-то всегда по голове, - поясняет мне бывший активный участник деревенских драк. - И сейчас бьют-то все в лицо, а не в грудь… Бывает, со зла и ножом порежут. Но это редко бывало. Обычно зуб выбьют или голову проломят" (Новгородская обл., Старорусский р-н, с. Пинаевы Горки, 1997 г.).

Говорит ли все это, что на самом деле били преимущественно в голову (лицо)?

На наш взгляд, скорее - о том, что удары в голову и ее ранения наиболее значимы, а потому в большей степени артикулировались (и, следовательно, регламентировались) культурой.

Это связано с несколькими обстоятельствами, подчеркиваемыми в текстах (рассказах, пословицах и песнях о драках). Первое - их опасность. Удары в голову часто упоминаются как причина смерти и убийства, зачастую непреднамеренного. "У нас в Успеньё задрались, - рассказывает об одном случае неосторожного убийства в драке житель д.Хутор Старорусского р-на Новгородской обл. - И вот женатый мужчина схватил ось тележную, да хотел холостого парня ударить, а попал в женатого. И прям в темя…" (Запись 1997 г.). По пословице: "Головой кончаться - смертью венчаться". С этим, вероятно, связано и второе обстоятельство - это значение повреждений головы как сигнала к прекращению драки. В экспедициях, беседуя с информантами, я выясняла, когда драку следует прекращать. "Ну там, когда сурьезно кого-то поранят, то старались разбежаться. Потом уже вмешиваются взрослые… Ну, как кому-то там голову, знаете, прошибли. Ну, сурьезные травмы" (Псковская обл., Порховский р-н, с.Дубровно, д.Поддубье, 1996 г.).

Ваньке стукнули свянчаткой Да подбили левый глаз,

Вполне традиционно упоминание в описаниях драк волос и бороды, которые, собственно, и "драли" друг другу участники, ср. наименования народных забав и наказаний: задать чесу, задать трепку, таску; волосная расправа, волосянка. В народных представлениях волосы символизировали связь, объединение. В драке волосы, а тем самым и, вероятно, отношения рвутся. "Наши дерутся, так волоса в руках остаются"; "Идти в драку - не жалеть волос"; "За волоса да под небеса. За виски да в тиски". У Даля зафиксировано определение драки: "Постриг без ножниц". В современной молодежной культуре отмечено и пострижение волос ножницами, как форма межгруппового насилия. Можно вспомнить, как в конце 1980-х люберы (компании парней из московских предместий) ловили и стригли на дискотеках хиппи и металлистов. Уже в середине 1990-х представители казанских молодежных банд, нашедшие временный приют в Спец. ПТУ для несовершеннолетних правонарушителей под Петербургом, хвалились, как они "поймали одного панка, волосатого, от…рили, побрили…". Опять перед нами насилие как формирующая практика. Пострижение волос фигурирует и как внутригрупповая практика, тоже формирующая тело, но здесь насилие не так очевидно, поскольку совершается над самим собой (но - заметим! От имени группы, т.е. обладатель волос - только адресат и источник воздействия, а источник его - группа, общественное мнение, выраженное в виде эстетических предпочтений, моды или идеологической установки). Семантика пострижения волос многообразна, но главные здесь два мотива: разрыв связей и ограничение свободы. Скинхэды бреют голову наголо, национал-большевики стригутся очень коротко, "если есть желание, оставьте еж волос надо лбом", - сказано в "Программных документах НБП". Самими нацболами эта стрижка интерпретируется как: (1) знак отличия от прочей публики, "в противовес "цивильным" прическам демократов и длинным волосам леваков и анархистов", т.е. знак межгруппового барьера, разделения; (2) проявление "тоталитарного стиля" - подчинения партийной дисциплине, принятия порядка, в частности, в форме довольно радикального воздействия групповой нормы на форму своей прически и, подразумевается, вообще на свое тело. Это значение стрижки волос как ограничения свободы, между прочим, актуально и в так неодобряемой воинственными нацболами хип-культуре: "Во всех городах, - объясняли мне когда-то волосатые люди, - стригли только рабов… В Риме - гладиаторов… в армии…" Только у хиппи это служило обоснованием отказа от стрижки. Наконец, у нацболов короткая прическа служит знаком самоидентификации себя как "воинов", "боевиков", всегда готовых "кого-нибудь заколбасить": "Стрижка "под ноль", - свидетельствует один из них, - имеет важное практическое значение - в драке тебя не схватить за волосы". В любом случае короткая стрижка как групповой символ означает гораздо большую степень допуска сообщества к формированию своего телесного облика, чем длинные или обыкновенные волосы.

Объект приложения насилия - рот, как орган питания; цель - навязать "правильный" способ функционирования этого органа: яркий пример насилия, рассматриваемого как средство формирования "правильного" (с точки зрения групповой нормы) тела.

Заметим и подчеркнем, что культура наиболее подробно разрабатывает и регламентирует именно случаи, когда объектом насилия становится голова или ее части (лицо, волосы, рот, нос, щеки, глаза, уши). Смысл силовых воздействий в этом случае обычно состоит в том, чтобы "дать ума", т.е. имеет в основе интенцию социализации. Чаще всего насилие такого рода фигурирует в ситуациях посвящения, наказания или межгрупповых столкновений и обычно имеет целью "направление" и "исправление" тела, а не его ликвидацию (убийство). Учитывая опасность неосторожного убийства в результате ударов по голове, культура стремится предостеречь участников столкновений, вводя всяческие ограничения: проломленная голова, просто появление крови, "капающей" с головы на рубашку (обычно белую) служит сигналом к прекращению драки или наказания.

Примечательно, что ранение в грудь наносят ножом или из револьвера, применение которых уже само по себе рассматривается как нарушение правил, которое ставит применившего их вне закона и социальной защиты:

(Псковская обл., Порховский р-н, Дубровенская вол., д. Поддубье, 1996 г.).

Ранение в грудь кодируется и, соответственно, прочитывается в связи с темой героической гибели в бою и, с другой стороны, бесчестия противника, что и мотивирует, собственно, героизацию погибшего. Сравните с этим случаи гибели от удара по голове, которые обычно описываются как результат случайности и неосторожности, а не героизм. То же самое относится и к нынешней практике заказных убийств, с их контрольным выстрелом в голову: в этом случае смерть безлична, здесь нет героизма, убийца не сражается с жертвой, а буднично "работает". Ранение и удары в живот артикулируются не так часто, обычно в связи с темой мучительного, но не всегда смертельного повреждения. Более обычны упоминания "боков", которые в драке могут намять, отмочались, настрочить и иным способом "обработать" (см. выше об "инструментальных" метафорах насилия). Удары в живот рассматриваются скорее как нарушение правил боя, случайное или намеренное.

Мочеполовая сфера артикулируется также и в других наказаниях, нацеленных не на "поучение" и возвращение нарушителя в число полноправных членов сообщества, а на его исключение, в том числе и в физическом смысле: инвалидизацию и даже смерть. Среди таких наказаний в армии (практике дедовщины) и местах заключения отметим избиение с целью опустить почки: нарушителя неписанных правил держат за руки или иным способом ограничивают его движения и бьют ногами по пояснице до тех пор, пока он не начнет мочиться кровью. Л. Самойлов описывает случай убийства заключенными парня из своей среды, обвиненного в том, что он выдал администрации канал доставки наркотиков. Характерно, что перед тем, как убить, его пытались кастрировать (обнаружено множество ножевых ранений внизу живота). У солдат, проходивших службу в Ленинградской области, ходят рассказы о форме наказания, применяемых на гауптвахте: "Наручниками к клетке пристегнут за обе руки и собак с той стороны пускают. Собака бошку между прутьев просунет и все укусить норовит. Выгнешься и стоишь, пока не отстегнут. Я еще мало стоял - 8 часов. А друг мой двое суток провисел". На каком уровне высота собачьей головы? Что защищает воин, выгнувшись, насколько можно, назад? Опять как объект возможного насилия акцентируется половая сфера. Отметим и совмещение этого наказания с практикой исключения (рассказчик был посажен на гауптвахту на 20 дней).

Впрочем, телесный низ акцентируется и в некоторых наказаниях, не направленных на окончательное исключение жертвы из сообщества, но достаточно унизительных. Пример - наказание детей шлепками по ягодицам или розгами, традиционно считавшееся оптимальным средством наставления молодого поколения. Тот же смысл имели в России и телесные наказания кнутом представителей низших сословий и воинских чинов: крестьян, солдат, цель которых - "Подать ума в задние ворота". "Дать бы тебе ума с заднего двора", - гласила пословица. - "Кнут не мука, а вперед наука"; "Кнут не мучит, а добру учит". Тем не менее, можно заметить, что эти формы насилия, как и прочие, обращенные на телесный низ, применяются по отношению к людям низшего статуса и подчеркивают их унижение. Результатом такого наказание становится дальнейшее снижение их статуса в глазах общества. "Крестьяне… считают телесные наказания крайне позорными, - сообщал корреспондент Этнографического бюро кн.В.Н.Тенишева из Владимирской губ. - Первое время брезгливо сторонятся наказанных, а впоследствии, случается, называют их сеченными, продолжая считать их людьми дурными, ненадежными, с которыми лучше не иметь дела. Получение розог прощается и забывается народом гораздо труднее, чем отбывание наказания в арестантских ротах". Насилие, точкой приложения которого становятся области телесного низа, обозначает претензии сообщества (или лично того, кто осуществляет экзекуцию) на контроль половой активности жертвы. Это верно и по отношению к опущенным в современной тюрьме и армии, и по отношению к детям солдатам в царской армии, которые в сексуальном отношении фактически не имели свободы.

В заключение отметим еще раз то, о чем говорили в самом начале статьи: мы анализируем не процесс насильственных действий, а их проекцию в дискурсе: то, как они называются, а, следовательно, воспринимаются и интерпретируются. Смешно было бы полагать, что всякий раз, нанося удар, человек продуманно выбирает нужное "знаковое" место; однако, говоря о происшедшем столкновении, он именует его по-разному, выделяя в этом описании то телесный верх ("В лоб дам!"), то низ ("Опустили его"). Просматривая печатные и электронные издания анархистов и национал-большевиков), мы обратили внимание, что силовые столкновения чаще всего описываются в терминах "дать в морду" (набить морду) или "отп…деть", "дать п…ды" (хип-культурный вариант: отпацифиздеть), т.е. опять-таки в терминах героизации (столкновение лицом к лицу) или унижения противника. У национал-большевиков популярен инструментальный термин "заколбасить", вообще не выделяющий анатомических особенностей тела жертвы, низводящий его до степени пассивного вещества.

Итак, какого рода "сообщение" транслируется посредством акта насилия (если рассматривать его как коммуникативный акт)?

Во-первых, это демонстрация и одновременно осуществление прав на тело жертвы. Если насилие санкционировано сообществом, то и права на тело жертвы принадлежат сообществу, т.е. регулируются его нормами и ставятся в зависимость от исполнения жертвой этих норм. Удары по голове, лицу - верхней части тела - означают претензии только на контроль "ума" (соблюдения правил); в нижние области тела - также и контроль над половой активностью жертвы.

Таким образом, санкционированное насилие актуализирует два типа социально значимой информации: во-первых, структурную (место жертвы в социальной структуре сообщества); во-вторых, нормативную (нормы, определяющие форму и функционирование тела жертвы, его частей и систем).

Вынужденные позы

Насильственное придание вынужденных, неудобных, часто болезненных поз вписывается в концепцию социального формирования тела жертвы. Здесь, может быть, более выражен момент семиотизации тела: оно кодируется, его значения выражаются в ярких метафорах, придающих акту насилия юмористических характер в глазах происходящих. Вместе с тем боль, хотя и присутствует, перестает быть главным смыслом и целью, так что все происходящее постепенно приобретает статус игры. Мотив "игры" постоянно присутствует и в объяснениях практик насилия в армейской и тюремной культурах. Вместе с тем, жертва в этой игре пассивна, ее движения скованы физически (жертва связана, лежит, падает, а то и спит), она фактически лишена статуса участника игры, почему, вероятно, и обозначается не как человек, а как животное или неодушевленный предмет. В то же время согласие даже на эту роль дает возможность, выдержав испытание, приобрести знание (больше не поддаваться на розыгрыши), необходимое для вхождения в сообщество. Не случайно подобные формы издевательств обычно имеют посвятительный смысл.

Маркирование тела

В рассказах о насилии часто подчеркивается еще одно его последствие: остающиеся на теле знаки. Вообще любое насильственное воздействие на тело уже клеймит его, привлекая к нему внимание (хотя бы самих насильника и жертвы, но в потенциале - всего сообщества). Иногда это клеймо становится видимым, и вовсе не всегда оно унижает. Унижают только последствия наказаний.

В какой-то степени следы драк становятся символом идентичности, получают дополнительные интерпретации, т.е. кодируются и тогда в настоящем смысле становятся знаками. Московский юноша, которого я знала по прозвищу Майкл Какаду, вовсе не принадлежал к особо агрессивным молодежным сообществам; в описываемое время (конец 1980-х) он был битломан, и ему было 18 лет. Вот как он описывает получение своего прозвища в метровской тусовке: "После драки у меня был синяк под глазом. Я прихожу на тусовку. Мы сели на кольцевую линию метро и стали кататься по кругу: метровская тусовка, это придумали битломаны. Какая-то герла меня спросила: - Как тебя зовут? - Миша, можно Майкл". Майклов много, и стали придумывать прозвище, причем в первую очередь обратили внимание на синяк: "Одноглазый? Кот?" - но высунулся Кот и сказал: - Я уже есть. Пират? - Я ж Пиратом быть не могу, потому что я пацифист… Ну, с Пирата перекинулись на Какаду. Я подумал: пусть, как бы чего хуже не придумали". Примечательно, что рассказчик возводит свое прозвище (т.е. символ идентичности) к синяку, который в тот день был у него под глазом. Рассказ про этот синяк составляет, по сути, ядро интерпретации, которую он дает своему прозвищу.

Следующий способ маркирования тела, наиболее известный, - татуировка. Нанесение ее также связано с моментом посвящения в сообщество и осознанием своей идентичности. Социолог А. Топорова стала свидетелем нанесения татуировки молодой девушке - члену Ленинградского отделения НБП. На квартире у лидера местного отделения партии накалывали изображение групповго символа - гранаты "Лимонка": "“Лимонка”, “лимонка” на плече… Машинкой. Вот этой, не которая как бор-машина, а в виде ручки, накалывали черной тушью, переводку… Ну, естественно, она пила “анестезию”, а все – за компанию... При мне происходило… При этом я… говорила: - Ну ты подумай, что ты делаешь, это же на всю жизнь! – Она говорила: - Ну и что, партия – это на всю жизнь!.. Вот. Это как бы такой момент, важный момент, что вот… Г. (руководитель Ленинградского отделения НБП. – Т.Щ.) сказал, что: - Вот правильно, что на всю жизнь. Если человек просто потусоваться, он так не сделает. А если, говорит, он сделает, то это как бы… испытание. У меня просто был шок, когда я на все это смотрела, с татуировкой. Кровища льется, антисанитарные условия, ей 16, пойдет на всю жизнь. Она держалась, она не могла при этом показать. Может, ей и было больно, но не показывала. Потому что при этом те, которые ей сделали, ей говорят: – Выпей еще водки, и усни… И вот она выпила это и свалилась; ей докололи, она допила и свалилась спать…" Отметим несколько моментов этого эпизода. Первый: интерпретацию нанесения татуировки как знака принадлежности к партии, и более того - безвозвратной отдаче ей прав, в том числе на свое тело. С этим основным значением (самоидентификации) связан и второй момент: девушку спаивают, так что она утрачивает власть над своим телом: "выпила и свалилась", - превращаясь в пассивный объект воздействия со стороны группы. Третий момент тоже связан с принятием власти: необходимость скрывать боль, т.е. демонстрировать готовность тела принять даже боль (а в идеале и смерть), если это требуется партии.

Процедура нанесения татуировок в посвятительных обрядах обычно болезненна, так что изображение потом воспринимается как след перенесенной боли, преодоленного испытания. В местах заключения краску приготовляли из сажи пережженного кожаного каблука, смешенной с водой и мочой ("для дезинфекции"), иногда с добавлением цветной туши. Рисунок наносили по контуру с помощью примитивной машинки (моторчик от электробритвы с приводом к иголке, к которой подведен резервуарчик с краской). Известен и способ нанесения сложных рисунков с помощью досок, в которые уже заранее вбиты иглы по контуру изображений. Все эти иглы сразу опускаются на кожу и прижимаются к ней грузом. По отзывам очевидцев, процедура весьма болезненна, может наступить к потере сознания и шок. Болезненность процесса татуировки характерна для сообществ, культивирующих или, во всяком случае, использующих насилие. У хиппи и других представителей молодежной культуры, где также популярна татуировка, ее наносят обычно нетравматичными способами и с использованием анестезии.

В криминальной среде наносятся также знаки статуса, указывающие место человека в структуре сообщества (каста, масть, срок отсидки и проч.). Мы здесь не будем перечислять все сюжеты тюремных татуировок, отсылая читателя к имеющимся в открытом доступе каталогам. Здесь же мы обратим на место их расположения: какие части тела маркируются знаками сообщества? Это тоже зависит от статуса человека. Знаки высшего статуса в тюремной иерархии - вора в законе (правильного, честного вора, пахана) наносят на плечи ("погоны" и "эполеты") и грудь (подключичные звезды) - на те самые места, где располагаются настоящие знаки отличия: погоны и ордена. Опущенным же выкалывают непристойные или закодированные знаки их падения на ягодицах, спине, а также на лице: на лбу, между бровей, на щеках, веках и под глазами, как бы воспроизводя клеймо, которым когда-то метили каторжан. Эта операция нередко проделывается насильно, после процедуры опускания. Само изображение бывает максимально упрощено: грубое изображение черта, музыкального инструмента, глаза на ягодицах, либо вообще синее пятнышко, имитирующее синяк под глазом или между бровей, т.е. татуировка возвращается к символике побоев, только в этом случае она имеет не героическое, а позорящее значение. Клеймо на лицо наносится для того, чтобы сразу ясен был статус опущенного, т.е. его незнание грозит потерей статуса всем прочим: если кто-нибудь случайно возьмет что-нибудь у опущенного, сядет есть после него или заговорит с ним, то сам попадет в эту же категорию.

В остальном же опять просматривается уже упомянутая телесная матрица социальной структуры: верх тела - высшие места в иерархии, телесный низ - низшие ступени. Лицо выпадает в данном случае из этой схемы потому, что было задействовано внешними инстанциями (прежний обычай клеймения каторжан и разбойников).

Посредством татуировки сообщество маркирует тела своих членов, и, в частности, те их части, на использование которых (и контроль их функций) оно в первую очередь заявляет свои права.

Маркирование тела нанесенными на него знаками (татуировка, загрязнение, можно добавить еще пирсинг - продевание сережек, скарификацию - нанесение шрамов, раскраску, распространенные в молодежной культуре) можно рассматривать как вариант социокультурного формирования тела. Однако, здесь уже знаком служит не само тело или его функция, а нанесенное на его поверхность изображение: знак отделяется от своего содержания. Сообщество уже не формирует прямо путем физических воздействий органы и функции тела, а лишь обозначает контроль над ними, отмечая тело своими символами. Впрочем, они нередко обозначают телесные функции - правила функционирования тела, а тем самым и свои контроль над ним. Действительно, наиболее распространенные мотивы татуировок (тех, что служат групповыми символами, наносятся с санкции группы или во время ритуала) - это мотивы насилия/агрессии, секса (определенных его моделей, зависящих от статуса этого человека) - т.е. телесных функций. Но татуировка только обозначает эти функции, а сама их не выполняет и физически не формирует (за исключением, может быть, болевой выносливости). Результат насилия уже не трансформация, а только оформление тела. Соответственно, и само насилие становится менее выраженным, на смену непосредственно физическому приходит психическое (психологическое давление на члена сообщества через механизмы страха, насмешки или престижа). Знак, таким образом, отрывается от своего содержания, но все еще остается на теле.

Тело и вещь

Таким образом, маркирование одежды должно играть ту же роль, что и прямое воздействие на тело: сформировать нужную сообществу телесную функцию (здесь - участие в драках). Это и позволяет нам рассматривать символику одежды, весьма характерную для разных субкультурных сообществ, в одном ряду с практиками социального формирования тела. Тело как объект насилия замещается предметами одежды и другими символическими вещами, т.е. телесный код уступает место предметному. Это делает возможной конвертацию насилия, а точнее - телесного ресурса, в другие ресурсы, в частности, материальный.