Т.Б. Щепанская. Зоны насилия (по материалам русской сельской и современных субкультурных традиций) //Антропология насилия. Отв.ред В.В. Бочаров и В.А. Тишков. СПб., 2001. С.115 - 177.

115

В этой статье, говоря о насилии, мы будем иметь в виду его физическую форму, как наиболее очевидную. Наша работа ориентирована на выявление внутренней логики насилия, что требует изучения механизмов его культурной регуляции. Для этого мы должны обратиться к областям социальной жизни, где такая регламентация существует, т.е. к зонам санкционированного насилия. Вообще насилие в обществе табуировано, что составляет одно из фундаментальных оснований культуры. Между тем, в любом обществе существуют области, где это табу как будто не действует: физическое насилие допускается, а порой и предписывается общепринятой или групповой нормой. Такие области социальной структуры мы обозначили как "зоны насилия". В этих областях концентрируются мифологемы, культурные нормы и образцы, регулирующие силовое поведение. Их исследование позволит представить внутреннюю логику насилия, заданную культурной традицией. Осталось еще добавить, что мы рассмотрим зоны насилия в двух перспективах: коммуникативной и демографической.

 

Насилие в коммуникативной перспективе
В этой части статьи мы рассматриваем физическое насилие как разновидность телесной коммуникации, как знаковую деятельность. Поэтому сразу отметим и призываем читателя постоянно иметь в виду то обстоятельство, что мы описываем здесь не сами формы насилия, т.е. действия (эту статью нельзя, например, использовать как руководство по технике кулачного боя), а их отражение в дискурсе, ритуале - т.е. способы их обозначения, фиксации в культуре. Мы анализируем не практику, а мифологию

С.116

насилия, которая, собственно, и эксплицирует его заданную культурой логику. Отсюда наше внимание к лексике, фольклору, ритуалам, вербальным описаниям силовых взаимодействий, обыденным стереотипам их описания в СМИ. Практика же служит для нас только иллюстрацией внешнего проявления этих логики и мифологем.

Силовые субкультуры

В сегментах социума, которые мы обозначили как "зоны насилия", формируются специфические субкультуры, включающие насилие в систему своих культурных кодов. Примером таких субкультур могут послужить криминально-тюремная традиция, армейская дедовщина, некоторые направления молодежной субкультуры (скинхэды, националисты, футбольные фанаты, отчасти анархисты и др.), на которых мы и сосредоточим внимание. Источником сведений о них послужили: (1) полевые материалы, собранные автором и студентами ф-та социологии СПб ГУ по предложенной автором программе; (2) материалы Молодежного Семинара в Институте Социологии РАН (СПб); (3) публикации в научной литературе и СМИ. (4) Еще один источник - наши полевые записи (интервью и наблюдения), сделанные во время этнографических экспедиций 1980-х - 1990-х гг. - дает возможность сопоставить современные и традиционные для русской культуры формы насилия. В этой первой части статьи мы рассматриваем роль силовых взаимодействий в системе коммуникаций, т.е. их знаковые и социо-регулятивные функции.

Формирование подобного рода субкультур - это часть процесс культурного освоения насилия в местах его концентрации в социуме. В рамках этих субкультур насилие (физическое и символическое) становится символом принадлежности, опознавательным знаком "своих" и способом маркирования "чужих". Это, например, характерно для футбольных фанатов: “Фан-культура в принципе подразумевает агрессивность, поэтому фанатские войны – как бы норма поведения, - поясняет А. Илле, молодой социолог и фанат "Зенита" (СПб) со значительным стажем. - Получается, для того, чтобы стать настоящими фанатами, нужно с кем-то воевать (участие в драках как фактор идентичности. - Т.Щ.). И наши фанаты тоже быстро развязали несколько “войн”. Репутацию едва ли не самых агресивных в палитре современных молодежных движений завоевали скинхэды или бритоголовые ( англ. skinhead – “кожаная голова”). Их, замечу, много и среди футбольных фанатов. В ситуации знакомства характерно бравирование скинхэдов своим участием в насильственных действиях (зачастую преувеличенных и выдуманных). Студенты-психологи из Санкт-Петербурга стали свидетелями следующей сцены: двое парней, одетых как скинхэды, в “столовой-баре” на р.Фонтанке знакомятся "со скинхэдами, парнем и девушкой. Парень рассказывал о конфликтах с “быками” и “ментами”

117

и о том, как он с друзьями забросал гранатами иностранных студентов в общежитии… Парень показал татуировку на руке – череп” (март 1998 г.). Психолог замечает, что относительно гранатометания не было никаких известий в прессе и, скорее всего, этот эпизод существовал только в воображении рассказчика.

Демонстрация при знакомстве татуировок с символикой насилия (оружие, череп, хищные оскалившиеся животные и проч.) характерна также и для нацболов (членов НБП - национал-большевистской партии Э. Лимонова, которую мы рассматриваем здесь как яркий пример контр-культурного политического движения; сами они определяют себя как "право-левые", настаивая на смешении этих понятий в мире пост-модерна). Агрессия звучит и в формулах приветствий/прощаний, которыми обмениваются скинхэды ("Мы еще завалим не одну обезьяну!") и национал-большевики ("Да, Смерть!"). Член НБП объясняет, что статус человека в партии и отношение к нему партийных товарищей определяется его участием в акциях, которые должны быть "опасными" и обычно выглядят как более или менее символическая агрессия: "Чем опаснее была акция, тем больше степень уважения и доверия (одно дело закидать… баночками с краской, другое - бутылками с зажигательной смесью). По наблюдению социолога, видевшей нацболов на публике и в быту, готовность "в любой момент кого-то заколбасить" составляет одно из основных требований партийной этики. "Смерть в бою воспринимается как нечто неизбежное для каждого, кто связал свою жизнь с партией", - свидетельствует один из членов ее Ленинградского (так!) отделения. Эта установка вполне отчетливо выражена и в программных документах НБП. Постоянная готовность и демонстративное равнодушие к смерти культивируется в криминальной и армейской среде.

В культуре "дедовщины" среди солдат срочной службы соучастие в насилии - один из главных цементирующих факторов. Что заставляет молодых солдат подчиняться старослужащим (дедам), даже если те значительно уступают им в силе и численности? Почему они позволяют наносить себе нередко весьма болезненные удары во время армейских ритуалов "перевода" или просто "развлечений" дедушек? "Ну там все это делается в виде шуток, - пытается объяснить мне один из прошедших эти испытания. - Если ты будешь сопротивляться, конечно, ты… Ну и все, и больше с ним просто общаться не будут и все… Ну, в общем… это не свой… Либо его потом как-нибудь подставят, либо случайно пристрелят, либо еще что… может, и не пристрелят, потому что придется отвечать, но просто не посвятят ни в какие свои дела и все" (А.К., 1956 г.р., служил в 1979 - 81 гг. в береговой охране ТОФ).

Все эти примеры иллюстрируют роль силовых практик как символов со-принадлежности к сообществу, опознавательных знаков, позволяющих идентифицировать "своих". Более того, через соучастие в насилии (или его символизацию: агрессивные татуировки, приветствия, рассказы) прежде чужие, незнакомые люди

С.118

становятся своими. Это означает, что насилие включается в ткань внутригрупповых взаимодействий, в систему культурных кодов, - т.е. действует и воспринимается как знак.

Познание телом

Физическое насилие можно рассматривать в терминах коммуникации - как разновидность использования телесного кода.

Коммуникативная функция физического насилия осознается даже на уровне обыденного сознания и отражается в лексике. Например, в криминальном арго целый ряд коммуникативных практик и форм общения определяется в терминах насилия и боли. Тусовать означает бить, и в то же время тусоваться – собираться, общаться; тусовка в уголовной среде толкуется и как драка, и как сборище. Шлепать – убивать и говорить, врать; темнить – бить по голове, чтобы человек потерял сознание и говорить неправду, что-либо скрывать; поливать – избивать и рассказывать небылицы; понтовать –избивать и обманывать; стучать по фене - говорить на жаргоне, стукнуть - сказать. Насилие обозначается в данной среде как коммуникативная практика, изофункциональная речевым формам общения. Многие слова перешли из криминального арго в общеупотребительное просторечие: стебаться – драться (крим.) и насмешничать, издеваться, разыгрывать (молодежный сленг); стукнуть – сказать или донести на кого-л.; стрелять - выпрашивать. Совпадение терминов насилия и коммуникации отмечается и в молодежном сленге. Процесс понимания в нем определяется как силовое воздействие: понять, разобраться – приколоться, врубиться, въехать (ср.: значение того же въехать в общеупотребительном просторечии: ‘ударить’), а разъяснить – соответственно, подрубить, приколоть.

Воздействие на тело, особенно болевое - это сигнал, причем безусловный и непререкаемый: его невозможно игнорировать. Следовательно, воздействие на тело может использоваться как средство навязанной коммуникации: способ передать сообщение даже тогда, когда другая сторона не готова или не желает его принять. Или когда у сторон нет общего языка (вербального или символического): болевые, осязательные сигналы понятны всем, не требуя вербализации. Это и определяет исключительную роль телесной коммуникации, в частности, насильственной, среди всех прочих: она может быть задействована тогда и там, где отсутствуют устоявшиеся коммуникативные сети и системы знаков. Отсюда активизация силовых взаимодействий в периферийных и маргинальных областях социума.

Традиция вполне четко фиксирует функцию физического насилия как средства добиться понимания там, где оно затруднено. Фраза "Не понял!" в русском мужском дискурсе имеет угрожающую интонацию и смысл прелюдии к переходу к силовым методам

С.119

диалога. В пословицах насилие интерпретируется как средство познания, объяснения, научения - что служит одной из характерных его мотивировок: "Палка нема, а даст ума"; "За дело побить - ума-разуму учить"; "Это не бьют, а ума дают"; "Бьют не ради мученья, а ради ученья (или: спасенья)"; "Тукманку дать - ума придать" и т.д. Такие мотивировки относятся не только к наказанию, но и к драке: "Пьем да людей бьем: знай наших, поминай своих!" "Пей да людей бей, чтоб знали, чей ты сын". Значение "познания" просматривается и в семантике деревенских драк (стенка на стенку, на кулачки и проч.), которые устраивались в большие праздники и были традиционным элементом молодежных гуляний. Одной из главных целей этих драк было выяснить, чья деревня (улица, сторона, конец села или околок) сильнее: "Вот здесь были кулачные бои, - вспоминает пожилой житель дер. Кореньское Рыльского р-на Курской обл. - Из-за чего? В основном, что: показать, кто сильней, какая улица сильнее… И ничего: просто вот эти слабее, а те сильнее. Слава такая, одна-единственная слава, больше ничего". Очень похожее объяснение насилия зафиксировано и в тюремной культуре. Л. Самойлов описывает практику профилактических избиений в колонии, где он отбывал наказание в конце 1980-х гг. Ежемесячно (а то и чаще) бойцы из окружения наиболее авторитетных воров поднимали ночью остальных обитателей барака (в колонии) и прогоняли их в двери, где двое бойцов били их ножками от табуретки (или просто кулаками); объяснение – “для порядка, чтобы знали, кто мы, а кто они” (курсив мой).

Насилие в разных субкультурах практикуется в однотипных ситуациях: приема в сообщество (обряды посвящения, испытания), нарушения норм (наказание, испытание, разборка, пытка) и исключения из сообщества. Во всех этих случаях силовое воздействие определяется в терминах познания, коммуникации, производных от 'пытать' (т.е. спрашивать, узнавать), 'разбираться', 'наказ' (наставление).

Телесное воздействие используется для передачи и "объяснения" групповых норм: в обрядах посвящения - неофиту, в ситуации наказания - нарушителю. Приведем пример посвятительного насилия из воспоминаний петербуржца, служившего срочную в 1979 - 81 гг. в восках береговой охраны ТОФ. В конце первого полугодия ("учебки") старослужащий устроил молодым воинам "тренаж": "отбой, подъем, построение, по полной форме одевание, потом опять построение - в течение двух часов беготня такая". Смысл своих действий он объяснял так: "Решил немножко

С.120

показать, что такое армия" (М 1957. СПб, 1999 г.), т.е. ради познания нормы армейского сообщества, в которое молодым бойцам предстояло войти после окончания "учебки". Тот же смысл - добиться понимания групповой нормы - имеет и наказание. Тот же бывший боец береговой охраны вспоминает коллективное избиение солдата, который все время отставал во время марш-бросков, не успевал убирать свой участок во время коллективных уборок и проч. Избивали его сослуживцы по поручению старослужащего - деда, который объяснял свое решение так: "Надо его проучить, чтобы он следующий раз не отставал… чтобы воспитать его: почему все должны страдать из-за него?" (М 1957. СПб., 1999 г.). Аналогичны и мотивы наказаний в тюремной субкультуре. Приведу отрывок из тюремного дневника журналиста Г. Пасько, отбывавшего заключение в связи с публикацией в природоохранных статьях ряда материалов о состоянии Тихоокеанского флота: "Тебе много… расскажут чисто зековских правил. Поначалу ты будешь ошибаться - косяки пороть. Первый раз прощается… второй, третий - тебе уже внятно укажут. Ну а дальше можно и кружкой по лбу схлопотать". Далее он приводит случай, когда соседи по камере после нескольких предупреждений и других способов выражения недовольства поведением соседа (он не делился продуктами из приходивших ему посылок) его "дзюнули" "пару раз. Только после этого он вроде что-то понял".

Та же мотивировка насилия как средства объяснения групповых ценностей и норм фигурирует и в дискурсе молодежного протеста. Стычка на первомайской демонстрации между молодым радикалом и профсоюзным деятелем в анархо-прессе описывалась так: мол, профсоюзный деятель “не понял, и ему пришлось объяснить. Процесс "объяснения" выглядел как избиение непонятливого деятеля ногами на мостовой” (“Черная звезда”, № 13 за 1995 г.).

Это же познавательно-объяснительное (т.е. коммуникативное) значение насилия отложилось и в лексике: знание можно вдолбить, вбить в голову и, соответственно, понять на собственной шкуре. Как правило, подобные фразеологизмы относятся к познанию групповой нормы, а потому связаны с ситуациями посвящения (приобщения к норме) или наказания (возвращения к норме).

Итак, насилие в средах своего бытования воспринимается как разновидность коммуникации. Если так, то внутренняя логика насилия - это логика знака или текста. Проанализируем с этой точки зрения практики силовых взаимодействий в нескольких субкультурных средах.

Нужно определиться, что здесь знак, а что означаемое (т.е. какое содержание передается посредством силы). Знаковую роль могут играть ус