Т.Б. Щепанская

Мужские персонажи  в экспедиционном фольклоре

//Гендерные исследования в контексте социологического образования. СПб.: Издательство «Скифия», 2005. С. 195 – 205.

 

 

В этой работе мы рассматриваем неформальный дискурс полевых исследователей – этнографов, антропологов, фольклористов – называемый в их среде «экспедиционный фольклор»: песни, стихотворные эпиграммы и посвящения, тексты капустников, нарративы, -- созданные в «поле» или повествующие о нем. Их анализ в гендерной перспективе обнаруживает особенности конструирования позиции исследователя и тем самым «взгляда» его на изучаемую культуру как «мужского» (несмотря на присутствие, а нередко и численное преобладание женщин в составе экспедиций). Обнаруживаются формы репрезентации властных ил субъект-объектных  различий в системе «исследователь – изучаемая группа» как гендерных. Приводимые материалы позволяют проследить конструирование исследовательской позиции как «мужской», представленной исследователями-мужчинами (в качестве значимых фигур), а позиции изучаемой группы как представленной женщинами.  

 

Базой настоящей работы послужило  исследование, выполненное в стратегии «автоэтнографии», под которой мы понимаем изучение самой исследовательской среды, с ее традициями, вербальными и поведенческими стереотипами, повседневными практиками и формами коммуникации. Вообще термины «автоэтнография»/авто-антропология» используются в нескольких разных значениях, но всегда указывают на стратегию изучения «культурно близкого»: общества, культуры, среды, к которым принадлежит и сам исследователь[1]. В более узком значении под автоэтнографией/авто-антропологией понимают изучение собственно исследовательского сообщества, его практик, в том числе исследовательских[2].  Именно эта тема, точнее – конкретная практика научной экспедиции –  будет предметом исследования в этой статье.

Поначалу феномен научной экспедиции рассматривался нами  в рамках антропологии профессий –как одна из значимых профессиональных практик[3]. Но изучение практик исследовательского сообщества фактически дает материал для анализа методов производства знания и факторов, которые оказывают влияние на  характер этого производства и самого знания, --  т.е. антропологическое изучение профессионального сообщества и его практик приобретает в данном случае методологическое значение[4].  Этнографическая (фольклористическая, археологическая и т.д.) экспедиция – это форма и одновременно контекст производства первичного знания – «полевого материала», т.е. вербальных, графических и других форм фиксации знания, которые делают его пригодным для дальнейших аналитических манипуляций. Здесь опыт исследователей трансформируется в научный дискурс – его первичные, исходные, формы, на базе которых потом уже строятся более сложные структуры (научные гипотезы, модели, теории). Поэтому важно подвергнуть рефлексии контекст этого исходного одного знания. В российской практике полевых исследований в социо-гуманитарной сфере сложился ряд традиций, нашедших отражение в так называемом «экспедиционном фольклоре» -- корпусе текстов, которые моделируют типовые ситуации «поля».  Проанализируем их (тексты и ситуации) с точки зрения того, как в них моделируется позиция исследователя в поле с точки зрения гендера.

В публикациях по гендерной антропологии отправной точкой и теперь уже общим местом стали артикулированные еще в 1970-х гг. проблемы репрезентации женщин и других групп, находящихся в подчиненном положении.  Дело не в отсутствии фактических материалов – родильные и брачные обряды, системы родства и т.п. формы культуры, где женщины принимали первостепенное участие, как раз традиционные темы этнографии,--  а в том, что женское участие, как правило, было представлено с точки зрения доминирующей группы, в большинстве обществ мужской.  Первоначально суть проблемы виделась в том, что исследовательская позиция воспроизводит «мужской взгляд», как из-за преобладания мужчин среди полевых исследователей, так и из-за того, что такой взгляд воспроизводится системой профессионального образования (поэтому женщины, получившие образование и работающие в качестве исследователей-антропологов, также несвободны от «мужского уклона»)[5].  

Насколько все это может быть отнесено к российской этнографической традиции?  В отечественной этнографии  все еще преобладают описания «культуры» (или «общества», «этноса») как целого, в абстрактной репрезентации как будто с позиции извне изучаемой среды, без последовательной дифференциации точек зрения различных групп внутри нее, так что следует ожидать, что женский взгляд остается неартикулированным (реконструкции  «единственной» точки зрения, как правило, опираются на доминирующую модель самоописания общества). С другой стороны, значтельную часть  этнографов и фольклористов составляют у нас женщины, как и большинство информантов (в разговоре между собой этнографы чаще говорят не «информанты», а «бабушки»).  Влияет ли такое положение дел на ту позицию, с которой проводятся полевые исследования? Сохраняет ли влияние так называемый «мужской взгляд»?  В какой степени в полевых материалах находят отражение женские голоса?

В отечественной литературе по этнографии и антропологии не было такого длительного периода критики «поля», такого обилия публикаций на эту тему, как в американских и европейских журналах. Это затрудняет поиск данных для реконструкции «взгляда», факторов, влияющих на позицию полевого исследователя. Однако, существует обширный пласт устных традиций и своеобразного профессионального «фольклора», который отчасти восполняет этот пробел. Проанализируем его с точки зрения репрезентации гендера, в первую очередь, маскулинности (в соответствии с тематикой конференции), хотя и проблем, связанных с репрезентацией женского, нам также не обойти.

 

Предметом настоящего исследования являются  социальные позиции, роли, образы и модели поведения, приписываемые мужчинам – персонажам "экспедиционного фольклора". Эта тема разрабатывается в рамках исследования научной экспедиции как  одной из значимых практик, организующих отношения и  опосредующих процесс накопления знания в так называемых "полевых" научных дисциплинах (здесь наше внимание сосредоточено на дисциплинах социо-гуманитарного направления: этнографии, археологии, фольклористике, социальной антропологии).  Тема находится на стыке теории субкультур, антропологии профессий и критики методов этнографического исследования.

Под "экспедиционным фольклором" мы понимаем область неформального дискурса – совокупность текстов, актуальных в контексте экспедиции и обладающих качествами стереотипности (повторяемости на уровне жанра, сюжета, мотивов, речевых формул и лексических маркеров), традиционности (т.е. воспроизводимости стереотипов во времени), бытующих в профессиональной среде и  имеющих в ней  статус "фольклора" (или его жанровых форм: "баек" и т.п.). Базой настоящего исследования стал массив текстов: нарративы-"байки", или "рассказы о случаях" (124 текста); стихотворные тексты-посвящения (19) – стилизованные под разные жанры: от частушек и эпиграмм до оды; экспедиционные песни (5 собраний: песни Хорезмской и Псковской археологических, Полесской и Севернорусской этнографических экспедиций, подборка песен археолого-искусствоведческого отряда истфака СПб ГУ).

Эти тексты рассматриваются как источник информации о неформальных нормах полевой работы, определяющих рамки отношений в экспедиции (внутри группы исследователей и между ними и местными жителями) и  самого процесса сбора полевых материалов (способы поиска и извлечения знания, критерии его релевантности и т.д.). Нормы эти представлены по-разному в зависимости от жанра: если стихотворные жанры (песни-баллады, эпиграммы и шаржи) имеют тенденцию к прямой репрезентации нормы (ее идеализированной модели, символического образца), то в прозаических имеет место описание разнообразных ситуаций, которые предъявляются в соотнесении с культурной нормой и получают оценку – как ее реализация, нарушение или расширение.

 

В данной работе внимание сфокусировано на гендерных нормах, конкретно – на параметрах мужского поведения и позиции мужчины, моделируемых в  неформальном дискурсе научной экспедиции – т.е. артикулируемых и, следовательно, открытых для социального контроля со стороны экспедиционного коллектива.

Анализ социальных позиций и ролей мужчины проводится в контексте системы персонажей экспедиционного фольклора. Эта система включает несколько разделений: исследователи – местные жители;  рядовые члены – власть ("начальство"); соответствующие – не соответствующие ожиданиям рассказчика (т.е. реализующие их нормативные ожидания или отклоняющиеся от них).  Сюжетная основа экспедиционного текста – как стихотворных посвящений, песен, так и нарратива – это "путешествие за Знанием (информацией)". Именно информация определяется как главная ценность и искомый ресурс, который является целью экспедиции и основой ее легитимации. Это знание воплощено в  материальной форме неразграбленных захоронений у археологов, костяков и черепов – у антропологов; в  дискурсе этнографов оно воплощается в фигуре его носителя – "информатора". В этом качестве  чаще упоминаются представители старшего поколения, люди уникального или редкого статуса (пастухи, старообрядческие наставницы, книжницы, знахари, колдуны и т.п.).

Анализ нашей коллекции прозаических текстов дает следующую картину. Местные жительницы-женщины являются персонажами 26 рассказов, и практически везде они выступают в роли информантов, т.е. носителей знания – обладателей и персонификации искомого ресурса; в этом статусе они дополнительно определяются  по возрасту – обычно как   "бабушки" (16), в единичных случаях – "девушки" или "женщины"; обладанию эзотерическим знанием – "колдуньи, знахарки" (8), иногда к их характеристике добавляют указания на иноэтничность ("карелка"), релизиозность или особую роль (смотрительница часовенки). Местные жители-мужчины фигурируют в 35 текстах, но  в качестве информантов – только в 6 из них (ок. 17% ); рассказы о мужчинах-информаторах сопровождаются указаниями на их преклонный возраст ("дед", "старик"), особый профессиональный или конфессиональный статус ("пастух", "чернокнижник"), объясняющими, почему они избраны в качестве информантов, в то время как упоминание в этом качестве "бабушки" не требует дополнительных пояснений.   В целом можно сказать, что в экспедиционных рассказах в качестве основного источника информации, интересующей этнографов,  выступают женщины старшей возрастной группы.Точнее, именно образ "бабушки" – персонаж, который воспринимается как модель, образец "типичного информатора".

В 13 рассказах женщинам-информаторам приписывается функция идентификации исследователей – определение их статуса, в зависимости от которого женщины соглашаются предоставить им информацию или отказывают в доступе к ней.  Примеры отрицательной идентификации: этнографа принимают за колдунов, приписывая им способность накликать беду, портить коров; за вредителей, которые "приехали травить родники"; бандитов и т.п.  Такие подозрения ведут к тому, что жители запирают двери, отказывают в интервью, перестают продавать экспедиции молоко и овощи, а иногда исследователям приходится вообще уехать из деревни. В байках такие случаи представлены как курьезы. Еще одна группа идентификаций – восприятие приезжих как докучных: "ходит вас… в огороде поработать не дают", – что в некоторой степени нейтрализуется отношением к ним как к вынужденным ездить не по своей воле, а то и  убогим: "была бы ты хороша, стояла бы у станка, не пошла бы на эту работу".  Подобное отношение не препятствует разговору, т.е. женщина выполняет функции "информатора", хотя и неохотно. Примеры положительной идентификации, которые становятся предметом гордости этнографов, – это случаи, когда местные жители принимают их за "своих"; вариант – ценят как знатоков местных обычаев, слушают их советов. Некоторые  действия этнографов (помочь по хозяйству, дать совет и даже совершить  магическое действие – например, "снять болезнь" знахарскими средствами) в этих рассказах интепретируются как способы завоевать доверие информантов,  утверждения в статусе "своих".  В ряде текстов "бабушке" приписывается попытка идентифицировать приезжих: узнать, кто они такие и чего хотят "на самом деле". С этой целью она приглашает их к себе в дом, сажает за стол, кормит, иногда предлагает выпить домашнего вина. 

Женщинам приписывается еще одна, смежная, роль – "кормилицы": они угощают этнографов, предлагают им лук и огурцы со своего огорода, приносят на базу экспедиции домашний пирог. Предложение пищи, приглашение к совместной трапезе  прямо или имплицитно интерпретируется как знаки принятия приезжих, признания их "своими". Приписываемая местным женщинам  функция идентификации этнографов, определения их статуса означает, что именно общение с ними в качестве информантов позволяет  утвердиться в качестве этнографа – т.е. именно женская фигура информанта включается в символическую конструкцию, идеальную модель  профессионального статуса.

Местные жители-мужчины в этнографических рассказах, как уже говорилось, только в 6 рассказах (из 35)  выступают в роли информантов. Причем и в этих случаях мужчина появляется скорее в исключительном качестве:  как необычный информант, обладающий уникальным статусом (пастух, чернокнижник); в роли "неподходящего информанта" (сумасшедший, имеющий высшее образование, городской, слишком молодой  человек – "дачник"), чье знание маркируется как нерелевантное целям экспедиции: неаутентичное, нетрадиционное, книжное, новое и т.д. Например, в качестве курьеза  рассказывают о том, как в одной деревне была группа молодых людей-сатанистов, а в другой было по одному хиппи, панку, алисоману и проч.

В ряде случаев местный мужчина изображается как помеха общению этнографа с информатором (обычно женщиной): он подходит к беседующим и пугает бабушку тем, что ее "увезут", "арестуют", "посадят в тюрьму", если она не перестанет "болтать". В этом случае местные мужчины выступают фактически как инстанция власти (во всяком случае, они пытаются проявить или внешне продемонстрировать власть), затрудняющая исследователям   доступ к интересующему их ресурсу (знанию).

Местные мужчины фигурируют  еще в одной роли: они пытаются продать приезжим вещи из дома. Этнографам предлагают купить старинные прялки, иконы и проч.; причем, ка говорят, за все просят стандартную цену, соответствующую цене бутылки водки в местном магазине. На покупку вещей в таких случаях в среде этнографов существует жесткое табу, поскольку считается, что мужики уносят вещи "из дому", "сын у матери" – и такие покупки "сильно снижают авторитет" экспедиции в глазах местных жителей. Интерпретация подобных эпизодов: прялки и прочие местные "древности" здесь, безусловно, вариант искомого и ценного для этногрфов ресурса (материальное воплощение "знания"); но получение его от мужчин оказывается нелегитимно без санкции женщин. Разделяемое многими этнографами табу на покупки "у мужиков" должно означать,  опять-таки, отношение к мужчинам как "неправильным" информаторам, т.е. что легитимным источником  информации (традиций и их овеществления) являются  женщины.

 Кроме информанта, местным жителям-мужчинам приписываются и другие роли. Прежде чего, это роль проводника, перевозчика, водителя, лодочника – т.е. того, кто открывает исследователям путь к искомому ресурсу (знанию):  15 текстов из нашей коллекции.

В рассказах как этнографов, так и археологов фигурирует  еще одна роль: "навязчивая (мужская) молодежь" (10 текстов).  Эта группа мужского населения в рассказах  проявляет упорный интерес к экспедиции, стремясь проникнуть  на ее базу. Особый интерес местные парни проявляют к женской части коллектива:  вызывают участниц экспедиции  "поговорить", приглашают  на танцы, предлагают выйти замуж, подарить что-нибудь и т.д. Отношение к этой группе населения значимо для конструирования гендерного статуса членов экспедиции.

Пол исследователей (этнографов, археологов, социологов) – персонажей экспедиционных рассказов – указан   в 80 текстах (в остальных говорится "мы", "наш отряд" и т.п.): в 50 текстах  фигурируют исследователи-мужчины, в 30 – женщины.

По отношению к мужской молодежи  мужчины из экспедиции демонстрируют стратегию сдерживания (описываемую в таких терминах, как "отваживать", "выпроводить", "урезонить", "унять", "объяснить" и т.д.): на них лежит обязанность защиты коллег-женщин, однако не вступая в прямое противостояние, а тем более избегая драк, поскольку профессиональный кодекс требует сохранять с местным  населением доброжелательные отношения. Обычно функции переговоров приписываются начальнику экспедиции или просто мужчине, оставшемуся на базе за старшего. Иногда, впрочем, их выполняет и старшая по статусу (обычно – по возрасту) женщина, которая выступает тоже в роли «начальника».

Женщины – члены экспедиции демонстрируют по отношению к местным мужчинам поведение, описываемое как избегание: они разбегаются по своим палаткам, сидят и не выходят из комнат на базе, избегают заговаривать – эту функцию, как уже говорилось, берет на себя начальник или просто коллега-мужчина. Среди экспедиционных традиций есть и другие нормы  избегания, предписываемые женщинам. Например, обычай ходить в экспедиции в длинных ситцевых юбках и платочках, запрет носить мини-юбки, шорты и открытые майки-блузки и т.д. В некоторых историях женщины из экспедиции характеризуются как "не совсем" женщины ("руки из задницы растут" и т.п.).

Все эти мотивы экспедиционных рассказов укладываются в довольно согласованную схему: экспедиция – это поездка за неким ресурсом (знанием, информацией),  основными обладателями (и тем самым персонификацией) которого являются местные женщины, поскольку статус мужчин-информантов описывается как исключительный, а в некоторых случаях – нелегитимный. Путь к этому ресурсу показывает местный мужчина-перевозчик, либо затрудняет "бдительный" односельчанин разговорчивой бабушки (потенциального информанта). Еще одним  препятствием могут стать группы молодых мужчин, проявляющих агрессивность и, в свою очередь, претендующих на внимание женщин из экспедиции, по поводу чего приехавшие мужчины вступают с ними в (символические, по возможности) столкновения. Таким образом, в рамках этой схемы работа  полевая работа описывается как  противоборство или сотрудничество приезжих и местных мужчин по поводу ресурса, персонифицированного в образах женщин. Приезжие претендуют на внимание местных женщин, как носителей знания; местные – на благосклонность экспедиционных женщин.

Если в роли типичного информанта фигурирует пожилая женщина, то в качестве исследователя-полевика – по умолчанию мужчина. В 26 случаях, т.е. 50% всех рассказов с упоминанием  мужчины-исследователя, он  фигурирует в роли начальника: в 14 случаях этнографической или этнографическо-фольклорной экспедиции, в 10 – археологической, в 1 – антропологической;  женщины упоминаются в этой роли только в 3-х рассказах (т.е.10%  от всех упоминаний женщин-исследователей).   Таким образом, 90% всех "начальников" экспедиции, фигурирующих  в рассказах  – мужчины.  "Начальникам"-мужчинам  приписываются следующие функции: они осуществляют контроль над алкогольными практиками в экспедиции: начальник-этнограф и фольклорист дают членам экспедиции  выпить свой  фирменный напиток в целях "лечения" и предупреждения простуды; археолог выступает в качестве "режиссера" коллективного застолья, умело манипулируя распределением выпивки и закуски, ограничивая участие "бичей" (т.е. случайных людей в профессиональной среде); он же использует выпивку как стимул к дополнительной работе (аврал в выходные). Археологи и этнографы-начальники (одновременно относящиеся к "отцам-основателям" научных учреждений или направлений, "патриархам" соответствующей дисциплины) считаются инициаторами традиций празднования профессиональных экспедиционных праздников (Дней, соответственно, этнографа и антрополога).  По имени начальника нередко определяется в байках название экспедиции или отряда. По отношению к местному населению начальнику экспедиции приписывается функция носителя знания, а иногда и (по прямому определению рассказчиков), "культурного героя": он выступает в клубах и ДК с лекциями; он остается в воспоминаниях местных жителей, о нем ходят легенды даже через 20 лет после его смерти. Начальник археологического отряда обладает в некотором роде мистическим знанием: видит вещий сон, в котором ему открывается содержимое  вскрываемого кургана и сам обряд погребения. У этнографов он "знает путь", выступает в роли вожака: рулит, правит лодкой (когда местный лодочник оказывается к этому неспособным).  Характерна отмеченность начальника экспедиции воинской символикой: он носит сам или вводит в своем отряде элементы военной формы (галифе, сапоги, полевые сумки, погончики), армейскую субординацию или строгий распорядок рабочего дня. Правда, этот воинский комплекс описывается как уходящий в прошлое (у археологов) или воспринимается с иронией (у этнографов), но остается его связь с фигурой руководителя экспедиции.  Начальник проводит обряд посвящения неофитов или действия, имеющие  посвятительный смысл: археолог тайно выкапывает яму, в которую затем протаскивает новичков;  этнограф водит своих  студентов в "разные нечистые места"; пугает студенток появлением мифологического персонажа албасты; употребление спиртного напитка, изготовленного собственноручно начальником или по его фирменному рецепту, также рассматривается как испытание, если речь идет о неофитах (впечатления:"как будто глотаешь противотанковые ежи"). К этой же серии испытательных мероприятий относятся и приколы – шутки над неофитами, которые также проводятся по инициативе начальника; иногда он ограничивается рассказами о таких шутках, т.е. приобщает впервые отправляющихся в экспедицию к "тайному знанию", которое позволяет им не попасть в глупое положение. С другой стороны, сам начальник, особенно едущий в этом качестве впервые, также становится объектом приколов, т.е. своеобразных испытаний, со стороны членов экспедиции; попавшись на розыгрыши коллег, начальник теряет авторитет, а рассказы о его конфузе способствуют закреплению складывающейся репутации.  Начальник – персонаж, который наиболее ярко персонифицирует экспедицию (он дает ей свое имя, учреждает праздники, определяет и контролирует повседневные порядки), и этот персонаж, как правило, маскулинный. Иными словами: именно мужской персонаж в экседиционных рассказах моделирует фигуру "полевого исследователя" как такового. 

В качестве маргинальных персонажей – людей, прикомандированных к экспедиции, но не принадлежащих к профессиональной среде,   мужчины упоминаются в 4-х текстах (8% от всех упоминаний мужских членов экспедиции:  это "археологические бичи", художник), зато женщины – в 8 (художник, жена художника, поэтесса), т.е. почти в 27% от всех упоминаний женщин, что должно означать  большую готовность рассказчиков фиксировать маргинальное положение в экспедиции женщин, а не мужчин.

В стихотворных текстах  позиция главного героя – "полевика" определяется чаще всего в мужских образах "воина", "странника" или их модификаций, например, "бродяги", "богатыря", "пирата" и т.п.  пример – подборка песен археолого-искусствоведческой экспедиции истфака СПб ГУ, составленная самими участниками экспедиции и присланная мне в готовом виде. В ней представлен 21 текст. Из них 4 текста сюжетно не связаны  с тематикой экспедиции – это шуточные песни, которые связаны с экспедицией только традицией исполнения, но не сюжетом ("Ента Петрова", докучная "про кота" и т.п.).  Из остальных 17 песен, которые по своему содержанию определяются как собственно экспедиционные (связь с тематикой путешествия), пол лирического героя прямо определен в 13 случаях, и везде это мужчина-воин 9в других случаях фигурирует обобщенное определение группы). 6 песен – исторические стилизации, где главный герой, с которым идентифицируется исполнитель – "исторический воин": римский солдат, тевтонский рыцарь, скифский воин, "потомок хана Мамая", швед, викинг. В 4 песнях упоминаются имена сотрудников экспедиции – преподавателей истфака; во всех случаях – в контексте тематике битвы; в 3-х случаях это руководители экспедиций или отдельных отрядов, изображаемые в образе военачальников. Вообще в массиве экспедиционных песен (если включать сюда все исполняемые в экспедиции) встречаются песни разной тематики. Но характерно, что циклизируются те, которые акцентируют маскулинность,  символизирующие ее образы (походно-туристский, историко-воинский, пиратский, гусарский циклы) и практики (питейный цикл). Таким образом, конструируется образ главного героя как наделенного характеристиками маскулинности. Женским персонажам в рамках подобных сюжетов отводится роль возлюбленной, провожающей героя и ожидающей его возвращения дома, либо "экзотической возлюбленной", которая встречает его в "далеких землях", куда лежит его путь. Этот второй вариант предполагает и схватку, борьбу за возлюбленную с местными соперниками.  В целом сюжеты песен воспроизводят ту же матрицу гендерных позиций, которые мы фиксировали и в нарративах,  только в песнях эта матрица более четко определена как "путешествие в дальние края для завоевания" некоего ресурса, персонифицированного в женском образе.

Таким образом, несмотря на значительное число и даже преобладание женщин в профессиональных сообществах полевых исследователей социо-гуманитарного профиля, в неформальном дискурсе «поля» по-прежнему сохраняется модель «мужской науки», фигуры исследователя в качестве репрезентации маскулинности, в то время как женщине приписывается позиция объекта исследований, либо (если речь идет о женщинах, принадлежащих к профессиональному сообществу) – объекта защиты от посягательств со стороны местного мужского населения. В неформальном дискурсе сохраняется героический нарратив экспедиции, хотя имеются признаки его смеховой переработки – а  следовательно, дистанцирования современных ученых от описываемой модели.